Монологи Эпикура
Мудрость? Любая мудрость, вообще любые прозрения, являются рефлексией какого-либо порока. Потому что зачем человеку постигать нечто, делать усилие, если он и так совершенен и живет спокойно? И я скептик, и, как любой скептик, вижу условность, ложь всех их фраз, всей их морали, и мне противно было слушать эту цветистую трескотню, а тем более учить ей юношей.
…Я понял, что все искусство жизни заключается в способности к наслаждению, которую люди почему-то научились маскировать и прикрывать высокими трескучими фразами, словно они стесняются быть счастливыми… Вместо того чтобы сказать, что власть доставляет наслаждение, они почему-то убеждают всех окружающих, что взобрались, идя по трупам и крови, на вершину, чтобы, видите ли, принести некую пользу (скажите же мне, какова доля, каково соотношение этой ничтожной пользы и той крови!) — и даже любовь они объявили служащей некой социальной функции…
Вообще, способность человечества быть глупым непомерна, и часто мне казалось, что ум вообще есть некое исключение, уродство — потому он и не ведает чаще всего, к чему себя применить, а суть ума тоже в том, что он может доставлять утонченное интеллектуальное наслаждение, и не следует от него ждать большего — вот в чем вся премудрость. А у нас как дали боги человеку какой-то ум, тотчас человек бежит по двору, как курица, снесшая яйцо, и пытается выжать из своего несчастного (именно — несчастного) ума максимум, забывая о главном…
И школа, по моему глубокому убеждению, должна учить именно этому великому искусству, потому что 1\ человек, который делает нечто охотно, получает удовольствие, принесет больше пользы и работать будет честно, в то время как работающий насильно станет воровать, именно в этом видя свое удовольствие (а потребность оного в человеке непобедима); 2\ наслаждающиеся делом часто не различают дело и отдохновение, потому способны в тот же день дать столько же, пусть медленнее, и 3\ тут рождается особая атмосфера любви к труду, редкая у нас в нашем рабском курятнике.
Кстати, ум чаще всего и бывает уродством, и очень редко встретишь гармонически развитый и углубленный ум, способный к высшим прозрениям. Иные умы и сильны, да бродят в потемках, изощряются в бесполезных усилиях, ломают себя над содержанием выеденного яйца. А все отчего? Оттого что люди полагают данное им богами неким подарком, бесплатным приношением, которое теперь можно транжирить, никому ни в чем не отдавая отчета, — а это не так. Хотя наши противники, в основном, скучные стоики, и обвиняют нас в бесстыдстве, на самом деле моя философия весьма серьезна, и мораль сознательна. А не это ли главное требование к морали?
Потому что, друг мой, грош цена твоей морали, если она есть выполняемый автоматически, без разумения, свод правил. Ведь при первой же трудности ты бросишь их к черту и переметнешься совершенно бессмысленно в стан самых ярых развратников, лжецов и воров, которых вчера так же бессмысленно осуждал.
Так вот, об уме. Он дан нам для наполнения его светом, развития не столько силы и логики, — это бывает иллюзией учителя, ведь ум крепнет и помимо его усилий и учения, — сколько качественного изменения, превращения в высокий интеллект. А если так, то простые упражнения в логике и математике уводят от этой задачи, затмевают ум, делая его сильным и бессмысленным; и, напротив, жизненные удовольствия, возможность поразмышлять о красоте тела и музыке, женской любви или онтологии, логические упражнения равно как и парадоксы искусств — все это вместе взятое развивает ум в разных направлениях, сохраняя в нем ту естественную гармонию и цельность, которыми снабдили его боги от рождения…
Тот философ, которого имя я забыл теперь, но который во всем надеялся на ум, не совсем прав. Я бы так ответил ему: «Бойся ума!» Я бы даже так сказал стоикам, которые повторяют нам завет познать себя: не столько нужно познать себя — что вряд ли и возможно, по мне, — сколько сохранить себя — сохранить в той природной гармонии и способности к наслаждению, в которой и заключается смысл жизни, потому что кто же станет слушать мыслителя, который сам утерял способность к счастью — и, напротив, не кажется ли тебе, что это самопознание меняет человека, каким-то образом ограничивает, засушивает природное начало?
Ты желал бы записать… в чем смысл жизни?
Глупейший вопрос! И как же глуп ученик, который является к учителю с тем, чтобы его задать — словно наша жизнь есть какая-то дорога к некому пункту, о котором никто ничего не ведает, и есть избранные, которые это знают… Чепуха. Я полагаю, что смысл рождается в каждом миге — в чем смысл мига, вот это вопрос, однако на него столько же ответов, сколько мигов в твоей жизни, — итак, наслаждаясь каждым мигом, и даже мигом боли, потому что она пробуждает всю глубину твоего существа, заставляет тебя ощутить смертность и обреченность, редкие чувства, которые мудрец умеет ценить…
Именно неспособность к наслаждению толкает их на вершины славы или власти. Потому что, не имея в себе самих возможности к счастью, они ищут его на стороне и становятся жестокими и ненасытными к простым удовольствиям, не понимая, что они еще более отупляют ими свою душу и удаляются от истинного наслаждения. Почему дети не ищут подобных удовольствий? Потому что душа их пока тонкая и глубокая, они провидят глубину, они готовы к восприятию тонких материй — но постепенно душа тупеет, и вот, вино, женщины… Более человек уже ничего не понимает! Он готов властвовать!
Именно потому нам так сложно это объяснять. Дело в том, что взрослый человек уже отупел и не понимает, что отупел, что не способен к тонким удовольствиям, и что проку говорить или учить его — да он и не даст вам его учить. На наслаждениях, волей богов, лежит флер таинственности, к таинствам пускают не всех.
— Поэтому в школах запрещают —
— Именно!
— Возможно, не все способны к ним?
— Возможно… Хотя когда я смотрю в ваши юные лица, сомневаюсь, чтобы кому-то было отказано богами в счастье. С другой стороны, для чего-то же родились так называемые общественное благо или то мещанское счастье, которое путают с довольством, и которое, на самом деле, является просто родом смерти, потому что довольный человек есть человек, уже совершенно не способный к наслаждению. Он не понимает окружающих, их порывов и страстей, всегда готов осудить, он заведомо — ханжа.
Именно довольство собой или жизнью — которое, на самом деле, чаще всего является обычным проявлением человеческого убожества и ограниченности, — причина всех пороков, и наши судьи, осуждающие невинных на смерть за ничтожные прегрешения, суть, довольные люди, уже ничего не ждущие от жизни, а потому такую ненависть в них вызывает всякий взыскующий и способный насладиться. Вот и таим эту способность.