В итоге

Без громких деклараций и манифестов Беккет произвел настоящую, глубокую реформу в современном театре. Для нас в России эти сдвиги и характерные черты особенно значимы, потому что, надо признать, мы вовсе их не знаем до сих пор, а уж что касается театральной постановочной практики, что касается драматургии, то тут отстаем лет на сто! Имеет смысл подвести краткий итог.

Во-первых, конечно, это интеллектуальный театр. Беккет совершенно ясно понял, что романтический, поэтический, театр площади, настроения, мистики, commedia del arte или политический – это все театры вчерашнего дня. Кино опрокидывает их всех, что бы ни говорили актеры, влюбленные в свое искусство…

Кстати, у нас тоже стало нормой слушать внимательно излияния известных актеров, как будто они какие-то пророки или мыслители. А им, известное дело, нравится играть живьем перед публикой, чувство высокое и прекрасное, только мало меняет в общей картине дел…

И в то время как мы ломились в театр на Таганке, полагая это последним словом и великим открытием, в Европе ставили умные, пронзительные пьесы Беккета, в которых современный человек оказывался распят перед залом – и отсюда вторая особенность этой современной театральной эстетики: исповедальность.

Это слово означает, что в этом театре не будет беготни по сцене, ора и визга плюс режиссерские выверты – всего того, что так любят у нас до сих пор, — а будет монолог, будет царствовать слово, настоящая литература, спокойная и напряженная тональность, напряженная работа мысли, метафизическое переживание, и отсюда третья важная черта: этот театр дает материал для размышления на уровне онтологии.

Все прочие темы мелки, изжиты, банальны. Все сюжеты известны. Зритель приходит в такой театр не для развлечения (у него и так много их) – для размышления, для переживания драмы бытия. Только в этом случае вы добьетесь от серьезного зрителя истинного сопереживания и соучастия – а без них нет настоящего театра. Для нас тут встает проблема: где нам взять такого зрителя? Театр воспитывает своего зрителя, всегда было так.

Этот театр лаконичен в сценографии, не отвлекает внимание ерундой, концентрируя его на главном. Он не дает актерствовать, раздирать рубашку и вообще показывать себя – он сконцентрирован на основном, он глубоко серьезен. Можно добавить, используя наши термины, что это не театр актера, но также не театр режиссера – это то, что должно быть: театр автора.

Отсюда стремление, и даже требование максимальной цельности, а поэтому, увы, вся пьеса и весь спектакль содержатся в одной голове, задача режиссера перенести замысел на сцену, не исказив его, что, разумеется, не исключает творчества, однако это творчество под руководством творца, автора, а не художественный произвол ради того чтоб себя показать и прославиться абсурдными экзерсисами.

Особая трудность у актеров, которые в таком театре лишаются привычной техники и приемов, вынуждены не столько создавать образ, сколько прилагать усилия понимания замысла, тут надо понять идею, войти в нее, ощутить ее и стать ее органичным воплощением. Это театр единомышленников более, чем любой иной.

Свет, звук, декорации, все предметы, которые находятся на сцене, строго обязательны – иначе убираются, — это сценическое пространство, пронизанное смыслом. Отсюда такая требовательность Беккета, его придирки и вечное нытье, что режиссер снова стремится исказить его ремарки, и т.п. Он ведь добивался не того, чтобы они проиграли текст со сцены – он создает пространство, тогда будет эффект. В таком театре свет, ботинок, человек, слово, ваза действуют в одинаковой степени – тут нет мертвых зон.

Само слово, речь, как и живопись, свет, музыка в таком театре не просто передают информацию или оттеняют конфликт: максимальная цельность, вышеописанная тотальность сценического пространства вынуждают уделять огромное внимание специфике речевой фактуры данной пьесы (в каждом спектакле своя система речи, как и система света), никаких штампов. Тут требуется настоящая оригинальность режиссерского мышления, но также и высочайшая культура.

Это последнее — самое грустное… Театр Беккета требует высокой общей культуры, огромной эрудиции, которая может реально освоить эти пространства смысла; там у актеров другие глаза, там нужно понимание философских идей, творческая скромность, знание современной эстетики, искусства ХХ века, тонкие духовные интуиции и зрелость духа, осмысленный пафос, вкус и взаимопонимание знающих.

Мы, разумеется, в этой скромной работе ни в коей мере не претендуем на это. Тут была предпринята просто первая искренняя попытка прочесть тексты, вот и все. И пусть у читателя не возникнет мнения, будто бы данные анализы хоть на треть исчерпывают мир Беккета. Впереди у нас еще долгий путь.