Язва
Блок аналитической информации по роману «Преступление и наказание»
На каторге Раскольников совершенно не раскаивается в преступлении (которого не совершал).
Чем, чем, — думал он, — моя мысль была глупее других мыслей и теорий, роящихся и сталкивающихся одна с другой на свете, с тех пор как этот свет стоит?.. Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? – говорил он себе. — Тем, что он — злодеяние? Что значит слово «злодеяние»? Совесть моя спокойна.
Он себя ругает лишь за неудачу, именно за то, что оказался не на уровне дела и так глупо попал на каторгу ни за что – совершенно естественное состояние человека, который пришел в себя и спокойно анализирует свое положение. Сторонники теории раскаяния (которого нигде не видать в книге – лишь в совковых учебниках) указывают на последний его сон, про язву. Якобы раскаяние… во сне; ничего себе, раскаяние!.. у нас, у христиан, оно другое.
Впрочем, почитаем этот эпизод из 2й гл. эпилога внимательно.
| Уже выздоравливая, он припомнил свои сны, когда еще лежал в жару и в бреду. Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. | Как воспринимать эту болезнь – как указание на бред или, напротив, на прозрение? Первая важная деталь: Азия, источник массовости и обезличивания.
При этом, спастись должны именно избранные. Отсюда, главная идея всей притчи: наступает эпоха муравейника (Подполье), язва – утопия, которая порождает надежды и бред, мешает добро и зло и сеет хаос. |
| Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. | Революционеров вполне можно назвать бесноватыми, и эта слепая вера наделала тут немало бед. При этом, их главная черта – действительно, неколебимость и «верность идеалам коммунизма» и «родной партии». Этот отрывок – точный отчет о совковой науке. |
| Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе… | Тут парадокс: избранный мучается – как сам герой романа – ищет выход, задает вопросы. Напротив, зараженный, догматик, уверен в себе.
Отсутствие движения, творчества, догматизм тоталитарных вождей – массовая язва ХХ века. Отсюда смерть ценностей и смешение в морали. |
| В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. … Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. | Этот слепой набат – символ гражданского хаоса в стране, где демократия уничтожает личность и человеческие связи. Собственно, тут он развивает идею демократии как пошлости и смешения (Бердяев: «демократия – царство пошлости»): все управляют, никто не подчиняется, бушует рознь и ненависть (все против всех, современная русская идея). |
| Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса. | Теперь, кто же эти спасшиеся? — избранные, таким и желал стать (и стал) наш герой. Однако они никому не могут помочь: истинную духовную свободу нельзя подарить, ей не учат, к ней путь крестный. |
Такая трактовка представляется мне нормальной; тут можно идти от противного: зачем вообще автору зашифровывать такую естественную вещь, как раскаяние героя? – это же было бы самым главным пунктом его замысла, так к чему скрывать этот момент? – вывод один: такого момента в романе вовсе не было.
А вот что касается всякой «демократии» и разных бесноватых с их утопиями про «светлое будущее» всего человечества – тут другое дело; вокруг демократические шавки, они только и ждут наброситься на любого, кто усомнится в их идеях – тут лучше придумать такую вот притчу; видимо, он полагал, что она совершенно прозрачная и понятная всякому мыслящему читателю.
Да и каким это образом язвой может стать идея вседозволенности? – она ж для избранных, и кстати, пришла как раз с Запада, а не из Азии; тут же избранные – как раз те, кто уцелел и примолк, понимая безнадежность проповеди; ибо вся эта проповедь рассчитана именно на субъекта – а не на бесов…
Достоевский в черновых тетрадях указывает главную идею романа: а главное для автора в том, что только начиная с преступления герой его и начинает процесс самостоятельного мышления; и потом он должен был признаться, что «никогда до того эти мысли не приходили ему в голову».
Преступление – что это такое? – это шаг за грань существующей мещанской и лживой морали, разрыв с обществом и поиск своего пути; это буквально означает: преступить черту, вот и все, это бунт – метафизический бунт во имя становления человека, путь экзистенциального героя в современном мире – вот в чем смысл романа, в самой простой редакции.
Нас тут интересует собственно только эта язва.
Достоевский против роевой жизни, против «хрустального здания», т.е. любых дурных утопий, которые отупляют человечество и лишают его сил для этой вечной борьбы и прозрения. Сон – это тревога, наша вечная тревога, с которой уже все мы сегодня срослись, наблюдая окружающий мир и слушая эти чудесные новости…
Эту тревогу я нахожу на рисунках Эгона Шиле.
Девушка прижалась к Смерти с странной, апокалипсической композиции – а там они толпой прут под неусыпным оком все той же Смерти, а тут женщина лежит обнаженная, расставив ноги: словно это уже последний миг жизни, когда нечего более стесняться, пир во время чумы…
Костлявые, истощенные тела поражают мрачной экспрессией, и любовники прижались друг к другу в последнем объятии, желая испить чашу наслаждения – до дна…
Из каждой радости, бояся пресыщения,
Мы лучший сок навеки извлекли…
Человек перестал быть не только «образом и подобием», но его и со зверем-то невозможно сравнить: вы поглядите-ка на этого дородного пса, который с таким достоинством выступает следом за хозяином… и мы пытаемся понять, в чем причина такого падения, такой деградации всех наших институтов и традиций, творчества и ценностей…
Наши новостные программы – как сводки с фронта; наши герои – придурки. Наши вкусы убоги, а интерес в том, чтобы как можно скорее истощить ресурсы этой несчастной планеты, в пароксизме гипер-потребления люди совершенно утеряли меру и разум…
Для меня, эта язва лучше всего выражается словом «МАССА».
Сырковая масса, масса муравьев, масса мошкары, человечья масса – совершенно идентичные понятия; эта хваленая «демократия» перемалывает людей, уничтожает все барьеры и меты, эмблемы и значения, стремится создать единую массу из всего человечества – разумеется, чтобы ею проще было управлять…
Я снова читаю текст, и новые и новые мысли летят в моем мозгу…
…Были непоколебимыми в истине… Все были в тревоге и не понимали друг друга, …не могли согласиться, что считать злом, что добром. …Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе… Оставили самые обыкновенные ремесла.
Просто какой-то экспрессивный (в стиле Эгона Шиле) портрет современного мира: видим, как эти «неколебимые в истине» ежедневно бросают бомбы и убивают людей – причем даже и без злобы, просто так – кстати, точно сказано и про оставленные ремесла: автоматизация выбивает человека из обычных процессов здорового труда, со всеми печальными следствиями.
Э. Шиле. Объятия (Любовники ІІ)
— Демократия – язва? – помилуйте!.. в чем именно?
«Описывать – мое же дело…» — я не люблю демократию, признаюсь честно, поэтому и не хотел педалировать тему: у меня получится слишком мрачно и резко; но что делать, так наз. «объективная истина» вызывает у меня еще больше сомнений…
А не нравится она мне, во-первых, тем, что слишком много вранья, и в наше время это стало действительно эпидемией. Оплот демократии, Америка – это настоящая мировая язва, тут уж ни у кого нет сомнений; там бесноватые на виду и правят бал.
Во-вторых, не люблю уравниловки, это ведь утопия, будто мы все имеем равные шансы, и это ложь, что между нами существует некое «природное равенство». Его не было и нет, оно и не нужно вовсе, и вот я лично не желаю быть никому равным. Каждый уникален, признаем это; ваша демократия есть сплошное противоречие и фикция, на каждом шагу.
Да вот, у меня тут она столкнулась лбами с гуманизмом, и пр. в этом роде. В наше время эта ложь отравляет все, и власть, используя эти пустые и лживые лозунги, вершит свои делишки – что, я вам открыл что-то новое? – тогда мне вас жаль…
Эта картина моровой язвы сочетается, конечно, с прочими идеями автора – из «Подполья», где герой отвергает хрустальный дворец во имя собственной свободы и собственной личности, которая не желает там водить с ними эти хороводы. Только этот блистательный дворец тут превратился в язву – так точнее.
Наконец, роман «Бесы» — как раз на эту тему – пожалуй, самый веский аргумент, если тут нужны еще аргументы…
В «Бесах» ясно видно заражение этими бесовскими идеями всей этой серой и унылой публики, которая совершенно теряет человеческий облик и в сцене убийства Шатова превращается в какую-то рычащую свору.
Итак, быть бесноватым, быть массой бесов – или стать избранным, мыслящим, страдающим, неизвестным; мы сегодня со всей ясностью видим трагическую точность этой провидческой картины – и выбора.
И эта яркая экспрессия Шиле, а позже Бэкона, — свидетельство мучительного пути мыслящего субъекта в новые времена; что ж, художник может написать лишь наше тело – слава Богу, что им не дана была возможность писать души. Впрочем, русский автор в этом плане сделал вполне достаточно.
Тут и объяснение его экспрессии (живопись хорошая иллюстрация, помогает понять многое), этих порывов и экстазов: мучителен современный человек, осознающий трагические горизонты выбора, и вокруг него рушится с треском весь традиционный человеческий мир.
суждено нам молчание
так живет человек
это вечное чаянье
и тревога навек
нас никто не услышит
на тропе бытия
путь все выше и выше
только звезды и я…
Э. Шиле. Танцор
Примечание
У автора явно наблюдается некоторое раздражение по поводу того, что великие истины были высказаны 150 лет тому назад, и они оказались гениальными, пророческими и пр., а люди, населяющие великую равнину, остались к ним совершенно глухи и все так же бесятся и убивают друг друга и бессмысленно коптят небеса.
И у них даже не возникает малейшего желания узнать, понять – они просто копируют старые глупые и гнусные учебники, однако живут не по ним, а по совершенно другим принципам и правилам; и вот эти правила намного гаже и паскуднее даже этих лживых учебников.
В такой ситуации поражаешься не только гениальному роману, не только удивительному, пронзительному его герою, но особенно вот этому пророчеству про молчащих избранных; ну как, каким образом он и это предвидел!..