Лестницы ада. Статья вторая
Блок аналитической информации по роману «Преступление и наказание»
4. Бунт
Бунт этот философский — означает, тут, доведение до логической точки, до вывода, до идеи, конкретной нравственной ситуации в мире, где люди друг друга «режут». Автор строит безукоризненную «казуистику, острую, как бритва»: все люди убийцы, при этом они так привычны к этому, что даже не замечают: не замечает добрая матушка Раскольникова, не замечает деловая Дуня, не замечает Разумихин. Мармеладов заметил, да только это явно признак слабости – он не жилец. Так что получается ситуация странная: чтобы жить среди людей – надо быть «убивцем». Вот и все.
Вероятно, есть какой-то минимум прав и гарантий, который определяет бытие и само имя личности; если убрать права, если значение личности падает, личность начинает чувствовать себя частицей, насекомым, а искусство не может с этим смириться. Он и убивает старуху, чтобы доказать себе, во-первых, что он личность, но это только первый облик идеи, как было указано; на самом деле, он проходит ситуацию до конца, мыслитель должен исследовать ее и сделать вывод: так надо жить, так можно жить? И он убеждается, что так жить нельзя. Эмпирически доказывает невозможность жизни в этом убийстве. «Вы доведите до конца эту мысль и увидите, что людей резать можно…» Вот, и довел до конца. И понял, что «старушонка вздор».
В этом оригинальном бунте Раскольников доказывает себе многие вещи. Во-первых, никакая идея не стоит крови. Ее и не поймут. Это «не то средство». Во-вторых, он исследует человека, человеческую душу, и находит в ней потенции бунта и преодоления реальности. Этого нельзя было узнать без бунта, без «опыта». В-третьих, осознает реальность экзистенциального существования. Оно перестает в эпилоге мучить героя и становится нормой. То есть, это формула нового героя, который не пытается изменить мир, а прорывает эту блеклую и дряблую реальность, где «пусть они перегрызут друг друга» — как выныривающий прорывает кромку воды…
А пытаться изменить мир бессмысленно, и отныне герой серьезного искусства никогда больше не будет заниматься такой ерундой, времена истинного романтизма прошли безвозвратно. Это еще одно открытие в романе. В эпилоге этот человек, Раскольников, вообще не способен слиться с какой-либо толпой, он вышел из стада настолько, что это бросается в глаза – вспомните гениальную сцену с каторжником, который бросился на него с ножом…
Кстати, в этом отличие первоначального замысла бунта – убийства старухи с весьма туманными мотивировками, — от окончательного четкого рисунка: тут бунт становится путем, действие — образом жизни, неясная идея – философией. Роман Достоевского и есть на самом деле формирование этой экзистенциальной философии, в которой мы можем теперь наметить все составляющие: логику, экзистенциальную онтологию, «практическую гносеологию», «критическую этику» и пр. Там даже эстетика есть, в той поразительной 6 гл. 3 части, когда он слушает уличное пение…
Этот метафизический бунт, процесс выделения героя из массы, процесс экзистенциального становления личности – основной процесс в истории искусства вообще. Э. Кассирер описывает его в греческой трагедии (т.2, с.204-206), далее он шел в период европейского романтизма, но это лишь стадии выпадения индивида, однако везде и всегда для акта выпадения, для того чтобы выйти из общественной кучи, человеку нужен серьезный повод, и в этом настоящий духовный реализм романа Достоевского, как и мн. др. подобного ряда произведений мировой литературы. И бунт, и прозрение трагичны.
Однако только они ведут к оформлению личности, а именно в этом и заключается конечная цель и смысл любого серьезного произведения европейского искусства.
5. Свобода
Конечно, метафизический бунт должен заканчиваться гибелью или свободой. В романе есть двойники Раскольникова, но также Достоевский показывает в тексте борьбу двойников в самом герое: один стремится к людям, вот, лебезил в конторе и бухнулся в обморок – другой там же орет на Пороха, и ему на все наплевать, и он ничего и никого не боится. Один оставляет деньги Мармеладову – другой корит за это, один сострадает умирающему – другой улыбается, когда идет по лестнице, и пр. – это на каждой странице романа. Ему за это пришили «достоевщину», совершенно не поняв значительности и глубины этих волн, которые бросают героя. Свободу не обретают одним махом.
Он думал, что одним шагом получит сладкую свободу и «власть, главное – власть!», а, оказывается, это не дар, а путь, не сладость, а, скорее – кошмар. Эта абсолютная свобода такая, что вообразить ее нам весьма сложно – ее надо испытать. Она дана лишь гениям и таким отщепенцам, которые про нее не рассказывают на каждом шагу. Этот полный разрыв связей с людьми, даже самыми близкими, страшен и безвозвратен! Он же написал: «как ножницами, отрезал…» — там, на мосту; так это буквально… Воистину, там «мост к другому берегу». (Об этой свободе гениально писал Бердяев-См.)
Эта черная страшная свобода перечеркивает все прошлое и все мечты, жизненные планы и связи, человек содрогается от нее! – но, корчась на этом огне, уже ощущает тайную немыслимую сладость… Потому как ничто на этом свете не радует так мыслящего человека, как верный путь, как отблеск небесной Истины, как загадочная улыбка Софии…
Вопрос: Раскольникову удалось стать сверхчеловеком? Задача выполнена или нет? К какому разряду он, в конце концов, относится? Он необыкновенный человек, он сверхчеловек, однако сверхчеловек у Ницше и Достоевского есть именно путь (у Ницше – «мост к другому берегу») – путь, а не какая-то застывшая блистательная реальность; это процесс – ломки, перерождения, преображения, брожения, родов, это именно роды, когда орут во тьме, и рождается новая жизнь…
Поэтому обещание лукавого автора показать «возродившегося Раскольникова» — чистый блеф, ибо он и показал нам возродившегося героя – показал трагичный путь возрождения, а не мертвое блистание какого-то опереточного Наполеона…
Однако то, что мы написали, совершенно противоречит его горячечным речам – у той же Сони, когда он кричит, что «и того не сумел» (чувствует, знает, что даже убить не смог) и «я окончательно – вошь!», особенно это последнее весьма характерно… Да, но только понимать эту фразу надо наоборот. Тут человек встал на ноги, посмотрел на себя из бездны этой великой свободы, увидел свою великую духовную нищету. В этой фразе не горечь несостоявшегося Наполеона, а чисто православный возглас Идущего…
К тому же, его знаменитая идея, или свобода, как сказано, эволюционирует. Мечта о господстве, избранности – ее первый этап; затем он понимает, что «все не то! не то!» (2.2), затем видит свою ничтожность – уже возвысившись над нею, тогда и кричит Соне эти горячие, трагические фразы. В них осознание исконной мелочности человека, неразрешимость для него жизненной драмы. Но эволюция идет дальше.
*
Понять роман значит почувствовать эти абсолютные величины, которые в нем выражены и развернуты. А мы стали слишком мелки и не можем чувствовать такие вещи. Мы привыкли существовать в условиях постоянной редукции ощущений и идей, потому что необходимо срезать углы, чтобы спокойно жить, иначе ведь с ума можно сойти, если на все внимание обращать… А это слово в слово реплика Разумихина из той же 2й главы!
До того научились срезать углы, что все стали кругленькими и маленькими – «все черненькие, все прыгают», — не отличишь одного от другого. Нас оскорбили — наплевать; нас унизили – сам дурак; чего-то не знаю? – зато человек хороший; мы умеем так ловко убедить себя, что жизнь, в общем-то, прекрасная штука, что развитие личности очень рано прекращается вовсе – свою лепту вносят и наша архаичная, мертвая школа, и трясущиеся от страха родители…
Каждый удар подлости и злобы, пошлости и смерти попадает точно в цель, и нам нечем ответить. Только сделать вид, что не заметили. Да уже и перестали замечать… Все как с гуся вода! Мы совершенно не ведаем той великой свободы, когда человек выпал из этого дурного круга «великой пошлости земной», и с живой болью, с трепетом истинного высокого чувства содрогается от нее – потому что свободен от нее совершенно.
6. Социум
Дело не в том, что каморка похожа на гроб, и все вокруг раздражает — это не причина, а следствие. Впечатление, что социум вокруг героя сужается, сплющивается и, наконец, исчезает вовсе – монета, как последняя связь с миром, летит к черту — в Неву, и теперь он свободен… Вопрос вот в чем: безнадежная ситуация в обществе, обреченность человека на уничтожение как личности дает ли ему право на такой поступок?
На поступок – нет, на бунт – да. Философский роман вскрывает механизм бунта. Тут нет вопроса о разрешении социальных конфликтов, проблемы бедности, праве на убийство и пр. – тут просто показана черта, далее которой мыслящая личность не может идти, не может настолько потерять свою волю к жизни и жажду свободы. Она перестанет быть личностью, на что, кстати, социуму совершенно наплевать…
И нет такой моральной догмы, которая защитила бы личность от вырождения, в то время как есть масса законов, которые охраняют кого угодно от всякой ерунды. Тут сказывается вечная неприязнь общества к личности, к избранным, к «властелинам». Кстати, это слово у Достоевского и Ницше надо понимать именно как властелин духа, воли… Возможно, на то он и властелин, чтобы самому себя защитить – тут его родовая черта.
И поэтому сама идея Раскольникова как бы носится в воздухе: это идея сохранения личности, а вместе с ней – и в ней – ценностей цивилизации и самой морали. Вот в чем социальный парадокс романа.
7. Онтология
Это связано с онтологической проблематикой. Когда Свидригайлов является к герою, тот его не признает и отказывается верить, что перед ним именно Свидригайлов. А самому ему «является» Марфа Петровна. Убийство во сне, старуха смеется во сне, душу мирскую убили во сне, разрешилось все во сне же — сон и явь мешаются совершенно безнадежно… Потом оказывается, что Соня тоже видит призраков, и даже кондовый обыватель Порфирий, и тот принялся сочинять романтического убивца… Роман полон призраков.
Почему Раскольников не желает общаться с Свидригайловым? По внешнему поводу, тот обидел сестру. Но это вряд ли так, потому что сестру и мать герой «презирает», а объяснения совратителя вполне убедительны. И тянет его к этому человеку, потому что человек интересный, однако какая-то сила отбрасывает прочь. Сила онтологии.
Свидригайлов не жилец, у него вечность и бессмертие души – это, как мы читали, «банька с пауками», он превращается в полного призрака и в одно утро отправится «в Америку» (тоже призрак) – тихо уйдет из жизни на туманном канале… В нем нет онтологии, нет настоящей реальности: в своей золотой клетке этот потенциальный двойник Раскольникова утерял волю к жизни, а потому герою не интересен – в отличие от Сони, в которой именно кипит вопреки страшной реальности за окном настоящая реальность духа, истинная онтология.
С точки зрения любого реализма, образ Сони не выдерживает никакой критики. Эта чистота и наивность, незапятнанность и пр. – тут и обсуждать нечего, — но в философском романе это образ ключевой и весьма мощный: когда она читает про Лазаря, он именно видит эту силу, видит, как она укоренена в той духовной тверди, которой он не ведает. Она сама не выдерживает этой кипящей силы – кажется ему безумной… И ему нужна Соня – ее вера, ее воля к жизни («воля к власти» — точнее сказал Ницше), ее безумие и несломленность. «Вместе крест понесем».
Эта тема наводит Мережковского на вопрос:
Так ли уж мы окончательно уверены, что и наша собственная плоть и кровь не призрачны. (10.139)
Мыслящий человек не может не усомниться в этой бездарной «реальности» (и поставить ее в кавычки) – и искать иную…
В сущности, онтологическая тема, тема реального существования, о-суще-ствления, героя – основная философская тема романа. Потому что в своем «гробу» он ощущает себя насекомым, а это и значит какой-то ноль онтологии, недаром кошмары мучат. Он делает ошибку, замыслив хладнокровное убийство, судьба и натура поправили его; однако он не раскаивается ни на миг в самой идее, а идея и заключается в онтологическом бунте. Напротив, на каторге мы видим сильного человека, которого не может сломить ничто, который воистину обрел «самостоянье», свою волю и свой путь.