Лестницы ада. Статья первая
Блок аналитической информации по роману «Преступление и наказание»
1. Экзистенциал
Раскольников – экзистенциальный человек. Только он лишен блаженного равнодушия и отрешенности, как герой Камю, например: он русский человек и потому хватает через край и страдания, и свободы, от которой кружится голова. Он болен. Его болезнь своеобразная. Это схватка с идеей, очень простой идеей, просто гениально простой: оказывается, человеком надо еще стать.
Вот в чем, собственно, его идея, мы указали самую философскую суть ее, потому что эта знаменитая идея обряжена в романе, как водится в русской словесности: сначала представляется, что он Наполеоном хочет стать, этот дрожащий заморыш в полном параличе воли! – только потом становится ему ясно: надо было (все время потом прошедшее время) переступить, вот и все, а это и значит сделать шаг, любой ценой начать движение…
Самое важное, что следует понять, – это жанр романа. Это философский роман. Значит, именно эволюция идеи тут – самое главное, определяющее. А у идеи есть стадии проявления; в частности, мрачное и полное собственного достоинства поведение героя после поступка (то есть, после кошмара) намекает на то, что он полагает дело сделанным, а потом Соне кричит, что «и того не сумел!» и он «окончательно вошь!» — надо ведь экзистенциалу ощутить себя чем-то «окончательно», тогда и начинается первый толчок к чему-то более высокому, — так он меняется, осознавая идею на разных стадиях своей эволюции.
И поэтому он вовсе не раскаивается в ошибках, непонимании этой идеи, осознает просто, что действовать надо было иначе, вот и все; может, даже внутренним мудрым оком понимает неизбежность этих ошибок и судьбу благодарит, что помиловала, наградив болезнью, бредом…
Итак, он видит: есть такие люди, которые могут быть червем или «тварью дрожащей», или вон, как пьяный Мармеладов, жаждут быть распяты, или, как Разумихин, находят «трехрыбное основание мира» – а потом явится еще один двойник, Свидригайлов, который уже в вечность перебрался из золотой клетки, — что угодно, только бы избежать движения, настоящего шага…
Потому что экзистенциальное состояние – состояние сугубо трагическое. И этого многие не понимают. Не хотят читать роман, сразу по нашей русской особенности мышления спешат заявить вывод. А там ведь написано, что «старушонка – вздор!» — и не один раз написано! В чем же дело, трагический ли он герой, и если да, так в чем трагедия Раскольникова?
А дело в том, что мы слишком просто употребляем слова «экзистенция» и им подобные, это, для нас, просто термины философии; а для него, это самая настоящая бездна, в которую он летит с громовым воплем! Он же именно летит, рвет все связи, теряет себя, друзей, родных.
Вы посмотрите, он часы отцовские, единственную память, закладывает старухе так просто, даже не думая о них, даже не торгуясь (1.20 вместо 4х рублей взял!), никого не видит вокруг, не понимает, что нет денег на еду – не в деньгах дело, не в бедности дело – конечно, умиляет, в этой связи, жуткая теория советских профессоров, которые объясняли поступок Раскольникова бедностью: дескать, «среда заела», комната, как шкап, вот и явилась дурацкая теория, в которой потом раскаялся, — ну, и убил, что ж делать ему было… То есть, если беден, иди убивать — хорошая теория для средней школы! В этой теории нет ни одного слова правды, кроме шкапа… Только напомним еще раз: это философский роман, и шкап тут ни при чем.
Самое главное в нем, что он не только никогда не раскаялся в своей идее, но совсем утвердился в ней на каторге, без истерик, твердо, железно; эта идея хорошая, идея, что я человек, а не тварь дрожащая, доказать себе свое достоинство и волю к жизни – это прекрасная теория и не только теория, но могу ее рекомендовать всем юным сим как жизненное кредо. Очень пригодится в стране, где произвол и террор были извечно основными моделями управления.
Так вот, продолжаю, он летит в бездну, и ничто не может остановить этого страшного свободного падения. Он не может даже толком объяснить этого никому – даже Соне, — все время путается, но знает, твердо знает, что он избран на путь крестный, что в этом мире, среди этих людишек и желтых домишек, «пыли и вони», нет ему исхода, нет победы. Он должен пройти весь путь до конца. И если жизнь наша трагична, а это понимают только немногие, так он совершенный трагический герой, и по-настоящему страшен его путь и его крест.
2. Мечта и реальность
Мы можем, конечно, объяснить детям, что убивать людей дурно и никакая цель не оправдывает убийства, но, во-первых, это будет неверно, а во-вторых, это будет ложь. Неверно, потому что вторую заповедь все-таки отменяет первая, именно поэтому глубоко верующий Авраам приносит в жертву своего единородного сына Исаака, хотя господь отменяет жертву, тем самым подтверждая запрет на человеческие жертвы вообще и на убийство в частности. Но такая ситуация может повториться, и повторялась же с нашими солдатами, которые отказывались принять ислам – и были убиты. Человек не высшая ценность. Это признает тот, кто знает хоть какие-то реальные ценности и святыни.
А ложь – потому что сегодня вообще изменилось отношение к человеческой жизни. И сколько бы мы ни утверждали дешевые издания гуманизма, на дорогах в США ежегодно гибнет больше людей, чем на хорошей войне; человеческая жизнь идет вразнос ежедневно на телеэкране – это все реальность, и что ж толку твердить гуманные максимы, когда жизнь совершенно другая? Ежедневно на земле тысячи людей жертвуют другими во имя каких-то совсем не столь высоких целей.
Тут еще и духовный аспект: когда человек был в Боге, он был «образ и подобие», теперь он – что? Священная корова, что ли?… Я хочу сказать, что вторая заповедь нуждается в серьезном доказательстве, иначе становится мертвой догмой, как и все прочие заповеди…
Достоевский предупреждает: наступает эпоха террора, когда человеческая жизнь станет разменной монетой. Наступила уже. Самые цивилизованные страны, старушка Англия, например, торговали не только отдельными жизнями во имя совершенно туманной политики – целые страны отдавали узурпатору и маньяку на смерть и насилие. Все оправдывали великими целями. В нравственном смысле были на одном уровне с Освенцимом – там просто масштаб иной…
Да и кто после Освенцима скажет эти слова о «слезинке ребенка» и им подобные? У кого язык повернется? — На нас всех этот великий грех – да и не просто Каинов грех, а нравственный переворот, после которого человеческая жизнь потеряла ту цену, которую имела. Надо трезво оценить состояние дела, понять, какие святыни у тебя реально есть, а какие ты утерял, иначе превратишься в мечтателя…
Мечтатель выдвигает вперед плечо и кричит, что не позволит менять свои воззрения, что никаким фашистам ни на йоту не изменить его ценности, и пр. чепуху, — ему так просто жить! – А ведь на самом деле не мы меняем их – жизнь меняет их, возникает другая нравственная ситуация, которая тотчас отражается в нашем поведении, в тысяче мелочей, решений, которые составляют не мечты и программы, а конкретное бытие…
И можно утверждать прежние ценности и даже «возрождать святыни» (эта программа особенно интересна для мыслителя), но ведь на самом деле это сотрясание воздуха. Попранные святыни можно отдать в музей. А что делать с отмененной этикой?.. Нет, кажется, надо жить сегодня, жить конкретно и ясно, и читать книги точно так же, если это действительно великие книги на все времена – а эта именно такова, — тогда ты сможешь что-то действительно глубоко понять и научить этому других.
Получается, по фильмам, по современным романам, у нас осталась тонкая кромка, которая отделяет «положительного героя» от убийства. Но если по Раскольникову, так ведь лужинские убийства ничуть не лучше его собственного – о чем он и бросает реплику в стену, — а мы так просто допускаем разбой, с такой готовностью устремились в дикий капитализм – разве это не свидетельство легкости, с которой мы воспринимаем идею попрания личности? Ведь в совке она ничего не стоила. Вот, эти сотрясания воздуха да гуманные фразы и подготовили нас к сегодняшней нравственной девальвации.
3. Идея
Идея Раскольникова есть великая идея личности, которая (идея) особенно ценна и значима в бесправной, роевой русской жизни, это идея обретения лица. И как любая значительная идея, она вступает в смертельный конфликт с мещанской моралью, которая, самое первое, слепа и ничего не желает видеть вокруг…
Идея убийства человека есть грех и безумие, но «старушонка вздор»! — Это есть метафора трагического выбора — нельзя же, в самом деле, читать философский роман как криминальный отчет! — И главный урок его: не уступать своей само-бытности, свободы и бунта, потому что из них вырастает экзистенциальная личность, а в отказе от них – «тварь дрожащая»…
И сегодня вся наша жизнь ставит этот ключевой вопрос об отказе от личности, от само-бытности и свободы, о жертве ими во имя самых туманных вещей. Вся система власти, образования, воспитания призвана подавить личность, поставить ее в строй, она жертвует лицом во имя абстрактной морали.
Значит, путь настоящей нравственности один: жить конкретно, как учил Кьеркегор (и, конечно — Достоевский), а это, снова, означает осознать конкретные сегодняшние реалии и идеи, и позиции, и читать такие романы сегодняшними глазами, забывая обо всем, что написано про них прежде. И тогда на первое место выйдет в герое именно его бунт.