Идея богемы

А. де Тулуз-Лотрек. Дезире Дио, играющий на фаготе

Рисунки Тулуз-Лотрека – поразительное явление для его времени. Этот гениальный рисовальщик, практически самоучка, стал воплощением парижской богемы, смело раздвинув рамки живописных тем. Нас тут интересует смысл этой живописи; я полагаю, что выбор тем, весь этот блистательный и шокирующий Мулен-Руж явился знамением времени и важной вехой на пути развития будущих поразительных явлений в искусстве.

Что такое для него богема? Всякий ли настоящий художник или артист – богема? О Рубенсе один критик написал, что это был «богемный дипломат…», получилась какая-то чепуха… Не бывает богемных дипломатов, чиновников, министров и пр.

С другой стороны, когда у нас писали о парижской богеме, сюда относили людей, которые посещают знаменитые кабаки, сидят в кафе, куртизанок, скандалы и пр. Вся эта мишура и стала богемой, что совершенно неверно и не суть дела.

Собственно, этот термин означает, что человек выходит из круга людей, порывает с традиционным обществом и входит в особый круг лиц, которые живут искусством. Попойки, веселые девушки и пр. праздники жизни являются не причиной, а следствием богемной жизни.

Богему связывают с предельной бедностью, однако тут парадокс: для богемы, самое важное – творчество, художник видит в этом не просто заработок, но смысл жизни; однако же богема возможна только там, где художник обретает некоторую независимость и может заработать на жизнь.

Философия такой жизни совершенно другая; собственно, главное в ней тот бунт, отвержение пошлой реальности, всей этой буржуазной шелухи, которая наполняет улицы и кафе – и с которой как раз и связывали понятие богемы легкомысленные критики!

Богема стремится смазать конкретные черты плоской реальности, найти яркие краски и штрихи Жизни среди этой мертвечины, штрихи энергии, характера, чувства; она любит экстатические состояния, экстремы, и отсюда эта изумительная характерность персонажей Лотрека.

Линия Лотрека выхватывает только нужное, факт искусства из многофигурной, кишащей толпы кабаре. Это может быть жест, гримаса или вот такая фигура Люси Беланж, проститутки, которая наделяется именем и изображена в миг передышки от трудов своих неправедных…

А. де Тулуз-Лотрек. Люси Беланж

Впрочем, тут действуют совершенно иные понятия добра и зла, о чем можно тоже сказать несколько слов. Ницшеанская критика морали совершенно соответствует идее богемы: эта лживая насквозь мораль как камни на ногах художника, а потому дурным является не факт встречи с куртизанкой, а прозябание, отсутствие свойств, человек-муравей, частица бессмысленной толпы…

Новый гуманизм каждому придает значение, независимо от рода деятельности или бездеятельности, происхождения или статуса; художник, как Диоген, ищет человека, ищет в толпе черты живой жизни, вот и все; а в остальном: «Не судите, да не судимы будете…»

Они словно ощущают угрозу утери главного: нашей самобытности и свободы, различий и неповторимых черт личности – угрозу, которая в новое время стала вполне реальной…

Это новая философия жизни, создание (за полвека до философов) жизненного мира, который и состоит из таких вот живых мигов бытия: ничего не дано — человек творит свой мир заново, как настоящий художник. Отсюда, некоторая пустота на его рисунках: выхвачена деталь, жест, поза, нет окружающей обстановки, всего того, что не несет этой живой жизни.

А. де Тулуз-Лотрек. Иветт Гильбер перед занавесом

Эти модели часто карикатурны, он умеет выделить главную черту, тремя штрихами обозначить лицо – не это главное, но важно этими секущими штрихами, контрастом выделить неповторимость мига.

В этом плане, это импрессионизм. Но уже гораздо более зрелый и серьезный, импрессия тут лишь метод, но не цель опуса.

Хайдеггер писал, что в противоположность созданию «красоты», новое искусство есть «истина сущего, полагающаяся в творение» ¹ — живопись перестает копировать реальность не потому что сюжеты исчерпаны, а потому что реальность перестала быть таковой.

Отсюда «нигилизм как движение внутрь, в смысл вещей» (315); когда реальность теряет смысл, искусство идет вглубь и снова находит его; кстати тут указать на весьма серьезные основания, лежащие в основе современного искусства, — людям, которые до сих пор воспринимают его как анекдот… Такое искусство только вначале наслаждается новой свободой, импрессиями и пр., затем оно уходит в метафизику.

Метафизика нового времени начинает с того, что ищет безусловно, несомненно достоверное ².

А это художник может найти только в себе, отсюда субъективизм нового творчества, в котором человек становится самобытным творцом, а не ремесленником кисти и мастихина.

Искусство – высшая ценность. Оно выше ценности истины. Каждая из этих двух ценностей взаимно окликает другую. (339)

Хайдеггер пишет эти страшноватые слова, имея в виду отсутствие всякой готовой ценности в современном человечестве. Он разъясняет, что художники первыми чувствуют эту пустоту и никогда не станут с ней мириться: если в мире нет истины, искусство создаст ее само. Он цитирует слова Ницше:

Мир как рождающее само себя творение искусства.

Дело в том, что под именем истины – или гуманизма, социализма, демократии, все ведь знакомые слова, не так ли? – люди начали понимать что угодно; родились целые «науки», призванные ловко манипулировать этими понятиями и постоянно доказывать людям, что они живут в процветающей демократии и могут спать спокойно.

Художник никогда не смирится с этим. Потому что он обладает одним ценным качеством: он видит истину существующего мира. И потому не может принять этой лжи, как индикатор – тотчас на нее указывает (и даже большой вопрос, по своей ли ясной воле он это делает).

Итак, художник рисует мир заново, убирая ненужное, выделяя неожиданные взрывы жизни среди мертвящей сутолоки парижской толпы. Собственно, получается обратное движение, ведь импрессионисты – Писарро, Ренуар – именно писали эту толпу, веселое гулянье, виды Парижа…

Но более серьезные мастера не увидели в этом никакого особого веселья и смысла. Пошлость становится всемирной угрозой эстетике; есть вещи не для общего потребления, богема ищет элитарное искусство, которое способно противостоять этой мировой заразе.

На самом деле, пошлость стала языком, на котором они говорят; отсюда, пустота жизни, отношений, самого искусства, которое и призвано было (кстати говоря, на многих этюдах тех же импрессионистов) выразить этот легкий и веселый мир Парижа…

Но культура не терпит пустоты. Уберите идеалы, философию, смысл, трагизм жизни, сам язык искусства – и она умрет без всякой помощи со стороны извне. И такие мастера, как Сезанн, Ван-Гог, Гоген, Лотрек, находят верное решение.

Лотрек часто находит удивительные и совершенно новые сюжеты – таков его портрет спящей, где оранжевый кадмий разрывает голубой фон бумаги и создает ощущение магии сна. Внутренняя свобода и глубокая оригинальность сочетаются у него с изумительным искусством рисовальщика, наверное, лучшего рисовальщика в новейшем искусстве.

А. де Тулуз-Лотрек. Портрет спящей

У нас, конечно, переоценивали социальные факторы; упускали из внимания самого человека… А мы даже не представляем себе власть привычки над нашим сознанием; отсюда, думаю, непонимание модернизма основной массой публики.

Это искусство требует от вас именно внутренней свободы, которой обыватель не обладает по определению – и не желает ее вовсе; его вполне устраивает привычное ежедневное существование, и есть миллионы людей, которые именно в этой непрерывности и текучести и находят счастье…

Художник взрывает этот мирок, он желает выйти в необъятный жизненный мир, это новый тип сознания, которое рушит стереотипы, не желает зависеть от социальных, политических и пр. условий и догм – оно идет прямо вразрез тоталитарным режимам ХХ века, что вполне естественно и логично.

Отсюда следует несколько важных выводов, возможно, не связанных непосредственно с искусством или восприятием живописи. Во-первых, если вы хотите победить это тоталитарное сознание, угнетение и рабство, презрение к личности под прикрытием всякой мишурной лживой фразеологии о гуманизме – вам следует преодолеть привычные догмы этого массового сознания, убогие механизмы, схемы, по которым оно работает. И в этом деле искусство ХХ века дает неоценимый материал.

Во-вторых, понять само это искусство – мастеров после импрессионизма, — невозможно без знания философии, в более широком горизонте, чем собственно эстетика или тем менее – история искусства. Недаром во всех серьезных школах дети учатся у этих художников мыслить, творить, получают уроки реальной свободы – а не только физики и химии.

Ведь физику или биологию можно выучить самому, а вот пройти это становление в свободе, ощутить в себе творческий дар – это может дать только настоящая школа, до которой нам в России как до звезды небесной… увы; но у нас всегда есть надежда: как только воздух становится тяжелым и тоска беззвездности одолевает людей, светлый вихрь богемы выхватывает нас из этой пелены – и все начинается сначала.

1. М. Хайдеггер. Соч. М., 2008, с. 123

2. Там же, с. 335