Мир

это не критика, тут нет критики; по простой причине: социальная или экономическая, не говоря уже о политической, — критика бесполезна, пусть не бессмысленна; эти машины работают по заданной программе и у них одна колея, какой смысл в критике…

искусство этим не занимается, и карикатура – развлечение художника, в отличие от журналиста, например, у которого является и пафос, и увлеченность, и самозабвение; нет, мы не пытаемся поменять эту «реальность», да хоть из-за этих кавычек…

иначе говоря, я не принимаю никаких государственных, общественных, политических и пр. структур, органов, норм и пр., вообще никаких, по определению, и даже не разбирая нюансов их установлений и практической деятельности

это не означает непременного протеста и яростной борьбы на уничтожение; время романтиков прошло, и это метафизический бунт, а не политический, который, кстати говоря, ничего не может принести, кроме беды и горя – это свидетельство как истории, так и здравого смысла

он бесполезен именно в силу тотальной ошибки, абсолютно неправильного вектора развития человеческого общества в эпоху потребления; поэтому все конструкции призваны задержать, удержать, поддержать эту махину, прежде чем она свалится в пропасть; а свалится непременно, и тут нет иных прогнозов

мы создаем свои конструкции

они не противопоставлены тем, не призваны подсказать иные пути или векторы, просто путь человеческого духа, живая творческая жизнь абсолютно не совпадают с жизнью общественной, с царящими тут догмами — и уже довольно давно

и отсюда некоторые стили модернизма, которые как бы перечеркивают реальность, убирают ее, игнорируют, создают мир иной в полном соответствии с евангельской проповедью – да собственно все высокие стили именно таковы, думаю, без исключения — это развитие духовной темы в современном искусстве, и вне духа его понять невозможно; а уж из существующей «объективной реальности» точно невозможно понять ни единого штриха!..

итак, по сути дела, конструктивизм – это название одного из течений ХХ века, но на самом деле он присутствует в каждом стиле как наличие особой конструкции мира, которую ощущает и реализует художник разными стилями

и вот, стиль Матисса, который вводит какую-то необъятную свободу, создает чисто живописную конструкцию, контрапункт колорита, так что картина звучит как гимн; а вот Моранди, чьи конструкции более хрупки, невесомы, монотонны и спокойны

здесь возникают какие-то новые связи между объектами, смешаны отсветы, белые пятна, тени, и кувшин на заднем плане уже почти вошел в стену; да тут собственно и планов в привычном понимании нет, они мягко перемешаны, смяты… все иное, мир иной

предметы не связаны функционально, и в этой нарочитой случайности их композиции на столе я вижу важную идею спокойной и органичной свободы; а свобода именно в несвязанности, неслиянности со средой (о чем была речь в начале этюда), они существуют в собственном художественном ареале

глядя на картину, вы ощущаете сочность цвета, пластику форм, изумительный покой метафизического взгляда на мир, чья сущность даже не в вечных вопросах, а в вечном движении, творческом постижении – совершенно бесконечном и совершенно свободном

и вы понимаете, что указанные выше конструкции мира сего – вся эта политика и социум и экономика с ее потребительским прессом – никогда не могут даже приблизиться к такой свободе, это мир иного качества, и они несовместимы; что очень важно понять каждому, кто пожелал бы понять это искусство: тут начинать надо, конечно, не с картин, не с искусства, а с самого себя, потому что главная цель всей этой махины корпорации заключается именно в отторжении человека от самого себя: только так она может управлять миром

это очень агрессивный мир

мы привыкаем к событиям, которые совершаются вокруг нас, но если вы возьмете любую газету тридцатилетней давности, сразу ощутите совершенно иной пульс планеты, совершенно иную напряженность массового сознания: мир стал агрессивнее, злее – и  речь не только о террористах, которые превратились в характерную и неотъемлемую черту нашего времени и нашей жизни, мы к ним  привыкли и совершенно спокойно покачиваем башкой, когда они крушат очередных жертв

однако и обычные люди стали резче, агрессивнее, злее, рушатся семейные связи, страдают дети, брак вообще перестал быть каким-то значимым институтом; агрессия на улицах, в школах, выходит какие-то маньяки и стреляют в толпу – причем регулярно и в самых благополучных странах

эта агрессия имеет разные конкретные причины, однако мне видится одна базовая причина, пусть не главная, однако она зримо или незримо присутствует в каждой такой беде: современный человек ощущает полную неуверенность, растерянность, потерю лица  и судьбы

не в последнюю очередь потому что он совершенно отторжен от себя и повинуется каким-то случайным идеям, ведом фанатиками или преступниками, он утерял почву под ногами и тем самым стал очень опасен; видели поведение человека, который потерял равновесие и бессмысленно машет руками?..

ислам тоже стоит в этом ряду; там есть спокойные, мудрые люди, которые твердо стоят на ногах, а есть толпа, которая ощущает потерянность в современном мире, на фоне западной цивилизации, которая уже реально становится их врагом; этот мир уверенно движется к пропасти, и я не знаю ни одного современного пророка, который сделал бы иной вывод; и тут ему ничто не может помочь, в том числе и высокое искусство с его сияющими альтернативами

непримиримость

в опере впервые появляется настоящая абстракция: я ловлю себя на том что мне совершенно не важны коллизии сюжета и кто с кем там борется или соперничает: музыка и вокал завораживают и возносят душу и делают эти вещи сугубо второстепенными

Верди доводит этот конфликт до предела, в музыкальной драме столкновение несовместимых жанров, потому что драма существует и без музыки, в ней есть все нужные компоненты – и вопреки музыке, ибо суть ее не гармония, а разрыв, бунт

опера не выдерживает такого напряжения, и слушателю теперь нужно совершенно иное состояние: я должен следить на сюжетом, различать смысл арий, при этом смысл этот мало рационален, концы не сходятся и все действо выглядит несколько нелепо; Верди убил оперу

а у Моцарта, особенно в серьезных операх, царит гармония

там не столь важно, какое именно чувство передает герой, поет ли он о ненависти или ревности или надежде – важно напряжение чувства, которое на этой грани приобретает черты настоящей высокой абстракции, то есть выходит на духовный горизонт

это просто человеческое переживание в форме песни, гимна или стенания: ария собирает разные чувства и эмоции в единый поток торжествующей гармонии земного и небесного, и мне важен этот светлый апофеоз, поющий дух

то же происходит в современной живописи, и не обязательно абстрактной, просто там цвет и линия существуют в чистой стихии живописности, без примесей; однако любой большой художник ХХ века создает этот мир духа, куда ты воспаряешь вне тем и сюжетов земных

прежде живописец писал конкретное состояние героев, даже в обычной бытовой сцене вы видели задумчивость или просветление или апатию, нежность или заботу или грусть; идеология и психология, а то и чисто социальные мотивы наполняли картины – и это было понятно всем

такое искусство в 19 в. находилось в кругу привычных состояний и чувств, оно оказалось приземленным, смешалось с бытом и утеряло возвышающую творческую энергию; модернизм отверг эту линию и объявил эпоху духа: тут вечный спор о человеческой природе; то есть, кто же такой человек, простое «социальное животное» или «образ и подобие Божие»? – сосуд Духа, в котором многое непонятное, нездешнее, уносящее в иные миры…

Моранди  решительно выбирает второе: у него даже спичечный коробок или банка с сахаром обретают небесные черты и ангельское свечение – потому что таково творческое сознание, а предметы, вообще материя существует лишь в моем сознании; М. Мерло-Понти повторил аксиому философии:

Мир без человека не имеет никакого смысла

так что этот кувшин, согласен, может служить для хранения молока или масла, или вы можете поставить в него цветы, и в быту, в повседневной жизни семьи он лишь в таком качестве и имеет значение, и пустой кувшин лишь место занимает

но в искусстве все иначе: тут можно и просто поставить его на стол, и вдруг окажется, что он не так прост и сам в себе несет некие значения – вы спрашиваете, какие именно? – ну начать с того что он ведь внутри пуст; т.е. он представляет перед нами некую солидную форму, которая на самом деле вполне условна

пустой кувшин является ли кувшином вполне? – чувствуете, даже язык содрогается от такого вопроса и сразу дает отрицательный ответ; так что наш неполноценный кувшин начинает путешествие в мир иной, истончается, начинает жить абстрактным бытием одухотворенного предмета

он знак, парящий на грани миров

в ином этюде эти сосуды как бы теряют форму – она струится, исчезает – будто они обрели сознание и вдруг усомнились в собственных чертах, в твердости и надежности самой материи; как на жаре, в песках возникают миражи – так и тут черты струятся, тают, двоятся, и возникает тот же эффект прозрачности; и материя преобразуется, сублимируется – краска фактурно покрывает поверхность, превращая бытовой предмет в эстетический феномен

теперь тут нет ни темы, ни идеи в общепринятом смысле слова, ни какого-то подтекста – как это было в классическом натюрморте – все это только мешало бы главной задаче; а он идет вглубь бытия, к тайне сущего, ищет главные ответы, все прочее зависит от них…

Моранди создает совершенно живые сочетания – я не могу сказать: вещей —  и они живут, именно живут – мыслят, дышат – по своим законам, так что их невозможно просто составить в совершенные композиции, тут нужны иные глаголы

они  узнают друг друга, сходятся, расходятся, делятся новостями и переживают свет и погоду, в них теплота живой жизни, отсвет того человеческого мира, который мы бессмысленно и безнадежно ищем в мире толп

я сочувствую вам, учитель, но вы пытаетесь пробудить зверей, которых там нет; вы апеллируете к понятиям, которые не освоены человеком и никогда им не использовались и не выражают никаких состояний или эмоций, ему известных; это действительно глас вопиющего в пустыне!..

тем самым, что же, вы пытаетесь приблизить его к высокой культуре, чтоб он полнил толпы в музеях на модных выставках? – очередная фикция в ряду симулякров, которые наполняют их жизнь

и у меня были эти иллюзии, но в последние годы я стал ценить это честное одиночество, которое одно может обеспечить условия познания и роста; современная жизнь такова, что отнимает все время и энергию на чепуху, тут выбор…

это не какие-то тонкости: каждый человек, который прожил на этом свете хотя бы лет сорок, может увидеть изменения, например, это стремительное увеличение скорости жизни, и отсюда – бездуховности, бездумности: скорость в определенной степени явный антипод всех человеческих ценностей

помню, сидел в каком-то европейском аэропорту в эпоху терроризма и переносов рейсов, когда не работали камеры хранения: вокруг суета, страх, крики, безумные лица, ругань, беготня – компактный символ современной жизни; я там не видел ни одного человеческого лица

скорость увлекает и гипнотизирует; современный человек вообще не просто поддается гипнозу – он жаждет этого, он наркоман и готов тотчас отдаться новому наркотику, побыстрее передать кому-либо свое сознание, которое стало явной обузой – и оно снижает скорость

и не следует пытаться заговаривать с человеком на такой скорости: он повинуется уже не словам и не смыслу, он частица в управляемом потоке, и  это чепуха, что были якобы эти великие «учителя человечества», которые вели его по пути прогресса; если они и были, так научили это человечество довольно дурно; на самом деле, с Платона и Чжуан-цзы, они учили вовсе не правилам организации муравейника

они передавали опыт самопознания, учили организации человеческого духа, освоению того огромного духовного мира, где рождаются идеи, где есть Бог и человек может стать собой и обрести настоящую свободу

***

так сидеть в полутьме
и следить как сияя
листья медленно падают в тлен
перестав различать
этот сад, тьму и свет —
нежит глаз излучение стен –
и мелодии спутать на миг –

где его, где моя
вдруг постичь
абсолютный абсурд своего бытия
стала чашка влекущим пятном
лаской рук
и солонка уже собралась
на свиданье

я нашел свой влекущий и радостный мир
ближний круг
рядом сел чтоб следить
в нежном утре
сосудов мерцанье…