Бездна света

rationale

человек упирается в себя, это последний оплот в мире свободы; потому что свобода – это как на нее посмотреть – она может быть океаном возможностей, однако в любом океане сплошь бури да тайфуны…

большинство людей, разумеется, не готовы принять свободу, кстати, они это предчувствуют и не рыпаются, в отличие от иных политиков одной мечты – я вынужден признать их опасными людьми, которые теорию принимают сразу за реальность

в мире скопилось слишком много идиотов, бандитов, фанатиков – в основном, последних, потому что фанатизм – это концентрация одной идеи, происходит в условиях дисгармоничного развития, отсутствия цельности сознания; когда на него выходит другой фанатизм, жди беды

а идиоты производятся процессом стандартизации сознания; слишком велико население, и совершенно немыслимо ни в одной области жизни осуществлять индивидуальные подходы; для любого политика фикция становится единственным спасением, это объективная беда…

и поэтому возрастает роль личного сознания: человек Модильяни остается наедине с собой, ему не на кого рассчитывать, он не является частицей какого-то социума – как мы видим это, скажем, у Лотрека, Энсора, даже у Пикассо – и это более прогрессивная идея, чем разные утопии, бушевавшие в начале века

представьте себе, одни уповают на движение, самолеты, авто, бушуют вихри на полотнах футуристов; другие видят вообще мир иной, взнесенный идеями техники – авангард; эти славят революцию, те – форму, а те уже тонут в поющей абстракции

а тут последнее прибежище – человек, опустошенный и отрешенный, в сущности, важно понять, что его никак не изменили все эти революции и мечты; решительный поворот к вечности, и это фигура, которую проделает так или иначе каждый гений ХХ столетия

 

люди наводят телескопы на небо, другие пытаются прочесть линии судьбы, третьи просто придумывают бесконечность, кто в формулах, кто в увлекательной фикции; человек стремится вырваться из самого себя, и никогда еще он не был так близок к катастрофе

однако все эти мечты бесплодны; только человек бесконечен

огромный мир не вне, а внутри нас: в том, внешнем, в черном Космосе, мы теряемся и наше представление о себе все уменьшается по мере продвижения вперед по тропе познания – до букашки (это зафиксировала литература); а внутренний мир – наш дом, в котором человек находит свободу и силу духа

тут образы, словно окаменевшие – наполненные нездешним светом, отрешенность и мука в их чертах, и нечто сложное, чего невозможно передать на языке человеческом; это нездешнее существо, каковы и все мы, мыслящие и творящие – парящие..

такие шедевры отрешенности даже у него редки; это искусство создать совершенно экспрессивный образ, который ничего вам не говорит, и на фоне этого парения черт белый цвет звучит мощно и внятно

тут вообще нет материи

открывается какая-то огромная шкала проявленности личности; ведь на самом деле все время что-то мешает проявиться, а тут есть эта свобода

Алиса сидит анфас и проявлена вполне, в ней простота иконы, чистота и ясность детского взора; крестик указывает на сакральное значение – взрослые модели, напротив, уходят от простого прочтения, там дымки и неясности, усложнения, метафизика распускает свои цветы

то же можно сказать и о связи: человек в течение жизни уходит от общества, строит свой дом и удаляется в него, он становится все менее понятным и привычным для других; выражениенайти себя– не так просто и однозначно как кажется

и поэтому женский портрет такого рода – это вовсе не обязательно психологический эскиз личности, напротив, чаще всего это мужское представление о женщине, проекция, ибо тут полноценный художественный образ, ни в коем случае не сходный с каким-то диагнозом

эта модель дает интересные выходы для мыслителя

 

первое – система фикций, которую строит любая женщина как защитные редуты, что сразу ставит вопрос, а действительно ли она так растворена в социуме, как нас уверяют психологи?.. зачем рыбе защита от воды?

отстраненность, холодность, равнодушие, высокомерие, любопытство, страх, ущербность – десятки состояний фиксирует его кисть; сегодня – помимо уникальной художественной ценности — они полезны для исследователя, потому что в нашем мире уже другие женщины

то есть, разные женщины: те, которые метут хвостом по аренам и несут всякую пошлятину, мало что могут сказать, а прочие молчат, встраиваясь в существующую модель жизни – куда деваться – и мы видим охлаждение, упрощение женской натуры, стирание пола

как никогда понимаем: красота ущербна и ранима, и вообще в любом обществе она – как цветок на кусте – фиксирует возможность (или невозможность) полноценной жизни

далее, наши мотивации: мы ищем в женщине нежность, ранимость, грацию, парение – он и фиксирует эти черты, которые оказываются не столь рельефны, нарастает опустошенность, словно человеку с каждым разом все труднее найти Женщину, знакомый мотив для миллионов современных мужчин…

 

я понимаю возражение и готов о нем поговорить: да, мы меняемся, и многие принимают этот современный образ женщины, только легкая тоска остается, словно пустота в душе…

возможно, мы переоцениваем нашу способность к переменам? – или может, они идут слишком быстро и не в ту сторону? – я вижу молодых, пристально наблюдаю за ними, и сначала сам не мог понять, что меня так привлекает в прыщавых подростках и их немудреных отношениях

а потом понял: именно эта простота отношений, где очень быстро сходятся, где царит странное равенство и не возникает прочных отношений: как песок рассыпаются дружбы и короткие романы; они ищут и не находят тех исконных, настоящих отношений, человеческих связей

мы, взрослые, привыкли, что этих связей больше нет, чудеса иссякли и являются крайне редко, а они живут еще не этим матерым сознанием, а инстинктами, которые требуют настоящего; и в том числе, бродят по дворам, рассыпая дикий жаргон, в обнимку с девчонками, которых не отличишь от парней, — а ждут Женщину

 

в метафизике человек неразрывно слит с Вечным, Невыразимым; в живописи ХХ в. нашел отражение драматичный секуляризм, словно эти люди действительно потеряли Бога – как потерянные они сквозят в мире горнем, и это стало основным конфликтом нашего времени

стать сверхчеловеком соблазнительно, только духовный реалист фиксирует состояние потерянности и смуты, смертельное томление и странную отрешенность, и слабость, и тишину жертвы демонстрируют его модели, начиная с тихой работницы и кончая «Гран ню»

тут есть теория, которая, возможно, имеет смысл

человек на протяжении своей истории вечно метался между знанием и верой: прогресс знаний естественным образом ограничивал веру, открывал новые пространства внутренней свободы, и там человек снова, на новом витке развития, находит пустоту и страх, и одиночество

и он возвращался к Богу на другом уровне сознания, входя готовым для нового масштаба, и возможно, это и есть сложная формула нашего духовного взросления; только чтобы пожать плоды этого драматичного циклического обращения, нужно осмысление, анализ; тут стоит проблема самосознания

знание заставляет человека, естественно, возмечтать о себе, испытать гордость и самоуверенность, и он с растерянностью и недоумением смотрит вокруг и видит падение человека, мельчание, пошлость; количество не перешло в качество – только если в обратном отношении

чем больше знают, тем ниже опускаются, словно знание – это гири, которые неизбежно толкают на дно; может, не то познают – а именно, собственное ничтожество и плоскость?..

и на картинах возникает опустошенность; люди ощущают дух тяжести, чувствуют, что утеряли дух радости, и его искусственно возбуждают бесчисленные клоуны с разных экранов, да только эти суррогаты никого не спасают

фикция пронизывает буквально все связи, отношения, тексты, понятия, и на этом шумном фоне особенно занятно созерцать откровения гениев; они напоминают редкие снимки истины, мелькнувшие в мгновение смятения, среди шума и воя несусветной бури

иногда у меня ощущение, что эти снимки уже неповторимы, потому что нами навсегда утеряны те высокие состояния сознания, те иллюзии и идеалы, и кто знает, может, оттого так ценятся эти картины…

 

тут есть тема времени, эпоха

время предъявляет свою философию и свой образ человека – художник вступает в борьбу со временем, опровергает его; отсюда увлечение и Грецией, и потом — Африкой, Востоком: они смешивают эпохи, тасуют стили, синтезируя Вечное

этот лик застывает обелиском женственности вне времени и места – никаких указаний или знаков на фоне или на периферии композиции – и в нем черты раннегреческих изображений, или африканских масок? – вы не сумеете его атрибуировать, оно совершенно самобытно и не желает вставать в ряды, выстроенные критиками

человек разрывает рамки времени и места, утверждая новую аксиому выразительности: чем меньше этих деталей, чем менее он связан с историей, культурой, городом, людьми, вещами и пр. – тем образ пронзительнее, ярче, точнее: все в человеке

то же касается и другой темы – удовольствия, наслаждения: существует какое-то странное отношение, которое сложно осознать до конца…

мы придумываем все новые удовольствия, новая игра захватывает мир, с каждым разом все более интересная, яркая и… пошлая, так что в какой-то момент мы вдруг совершенно ясно осознаем, что все это ужасно глупо и плоско, что мы дичаем в недрах самого мощного прогресса!

потому что человек – существо многозначное, он рожден не для удовольствия, у него сложная программа роста, и в современном мире такой человек развлеченный – dilettante — сплошь упирается в пошлость: удовольствие расслабляет, лишает воли к власти, упорства, самобытности, в конце концов – свободы

новый аскетизм все более набирает силу – так аскетичны и просты портреты Моди, словно он выбрасывает все лишнее, оставляя лишь человеческую суть; в своем роде, это формулы человеческого бытия

и действительно, портреты юности просты и ясны, пышут жизненной силой, в то время как с возрастом мы тускнеем, образ усложняется, словно душа познала мир иной, бродит по нездешним тропам и ему труднее выразить ее сущность; каждый портрет похож на эскиз, начальную схему, как айсберг, обладает огромным содержанием, которое невозможно выявить до конца

человек – бездна света