Джорджо де Кирико. Великий метафизик

   Дж. де Кирико. Великий метафизик

Поздняя работа Кирико. Тут как бы итог идеи, синтез, или свалка всех символов и деталей, которые он писал за долгие десятилетия творчества?

О чем же эта картина?

Перевод тайных знаков на мирской язык, материализация иллюзий и видений, безнадежная попытка изобразить Бога — все это дает только свалку образов, непонятное нагромождение понятий, и там, где научный ум вечно видит логику и систему, настоящий метафизик, духовный интеллект зрит только хаос и вовсе не знание, а в лучшем варианте — его предвкушение.

Потому что настоящее познание не есть объяснение, а скорее всего — наслаждение и провидение, развитие и убеждение, преображение и свет, движение и проникновение и т.п. – т.е. совершенно иные процессы, у которых совершенно иные задачи. Люди очень далеки от знания…

И смысл великой метафизики не в том, чтобы дать определения, а по ступенькам этих определений (они вянут, как осенние листы и слетают в тлен под первым же сильным порывом ветра — критического разума) — итак, по ступенькам этих определений подняться до предчувствия и наития —

и потому наша «система знаний» — она более похожа на свалку мусора, нас тут нет, мы уже идем дальше, в то время как пытливые учащиеся пытаются разобрать, что мы там написали, что «открыли» — однако, как верно заметил поэт ¹

Я не знаю мудрости, годной для других —

бессмысленны попытки кого-то научить чему-то истинно глубокому и высокому, потому что это открывает только Бог — человеку, и оттого бессмысленно в высшем свете любое школьное знание: оно целиком основано на передаче от человека к человеку, и это еще в лучшем случае, а то и просто превращено в поток: в классе звучит учебник (а еще ругаем детей, что они не учатся!)

Хайдеггер пишет о том, как приоткрывает себя сущее в тот момент, когда «мы заняты вещами». И когда мы приближаемся к нему, именно в этот миг «приоткрывается Ничто». Метафизика в природе человека, потому что в его интеллекте неизменно снимаются физические формы, образы вещей, сознание — трансценденция. Но метафизика отодвигает реальность (превращает ее в свалку бессмысленных вещей)

Что если человек почти оставлен отношением бытия к существу человека?

— означает следующее: бытие ускользает, истинные бытийные связи и определения затмеваются привычным легкомыслием, и потому, учит он, «мысль должна стать более мыслящей» — отрешиться от сомнений и убогого жизненного реализма и «взогнать себя на высшую ступень своего напряжения» — метафизика оказывается единственным способом приблизиться к настоящим значениям…

Следующее условие познания: «не привязывать мысль к объективности» невыполнима логикой и психологией, потому что язык стремится все проявить, философия — отразить реальные соотношения, язык — проявляет, философия — выражает. Набор странных плоскостей и условностей на картине Кирико — глубокое и верное прозрение к природе истинного знания о сущем, которое меркнет в образе и слове наподобие золота из известной сказки про золотое копытце…

Но что же может искусство? — только выразить наше оцепенение и пытливость, ужас и ничто, наше стремление к Сущему и вечную его непостижимость для мельчающего разума человеков…

Вот как понимает это сам мастер:

Каждая вещь имеет две стороны. Одна – общая, ее видят все, она нам привычна, вторая – метафизическая, это редкий, уникальный аспект, его понимают и представляют лишь в миг ясновидения…

Сон и пробуждение от сна – важнейшие состояния для Кирико, он придает им огромное значение. Есть сон вещей и сон сознания, и есть миг пробуждения. Это прозрение, которое случается вдруг – с ним нельзя жить все время… А есть еще миг ясновидения – это совершенно особое состояние. В этот миг – в этом мире поэзии, творчества – не существует проволоки или угольников, или просто дорических колонн: тут все наполняется высшим смыслом, принимает вспыхнувшие ясновидческой кометой мета-функции.

Нам надо не картину понять – надо сначала понять, ощутить, хорошо вжиться в это состояние… Например, представим, как зажатый в мирских тупиках, лишенный горнего света человек – обычный замотанный, бегущий современный человек, как вы или я, — жаждет хоть капли духовности и находит ее совершенно нежданно в совершенно случайных вещах или состояниях. Это же известно каждому… Это как провалиться вдруг в – Сущее… И потом с ужасом и остолбенением вспоминать и пытаться восстановить его. Или «это как спокойная поверхность океана, за которой вы ощущаете с ужасом и восторгом глубину, бездну…».

Но тут появляется чисто творческая проблема. Как «остановить мгновенье», как выразить такое ощущение? Для этого надо какое-то особое успокоение, покой бездны, надо ощутить в себе этот покой…, мир застывает в ваших остановившихся зрачках… Память и сознание расчищают поле для образа.

Это откровение обитаемых глубин, животворных духовных глубин…

Глубина – в изображении угольников? Но в геометрии скрыты древняя мудрость и символизм.

В геометрии есть магия, точная истина о законах земного бытия. В геометрической фигуре есть дыхание высшей реальности; так, треугольник – это триада, троица… К тому же, мы связаны с грезами и верованиями предков и не можем просто сбросить их…

Возможно, в геометрии он находит это успокоение и определенность, чистоту форм, необходимую для преодоления земного притяжения на пути к истине. Что же это за истина?

Тут человек фиксирует свое одиночество, брошенность, автоматизм реакций среди мертвой панорамы жизни. Он стал автоматом (есть идентичная картина под названием «Большой автомат») и не желает это скрывать. Это в своем роде признание той самой евангелической «нищеты духа» — не от бездарности или бездуховности, но сама жизнь обращает его все более в механизм, автомат, некую социальную функцию.

Кирико проходит по этим пустынным площадям, с которых убрано все лишнее – потому что оно оказалось бессодержательным под безжалостным лучом мета-анализа, — и вполне переживает кризис содержательности жизни. Он пытается придать жизни смысл – хотя бы в виде символов и иероглифов, это отчаяние сознания, о котором писал еще Кьеркегор и в котором самый корень экзистенциального процесса.

На картине «Итальянская площадь с заходящим солнцем» 1971 года подчеркнуты солнце и его черная тень на земле – так в человеческом философском сознании перерабатывается реальность, природа. На этой площади живут философы, и все ясное и естественное тут обретает иные черты, наполняясь холодом знания…

Итальянская площадь с заходящим солнцем

И в недрах этой пустоты и этого отчаяния родится новая – духовная реальность. Вон она, парус уже не на – а за горизонтом… И пустые площади, портики, статуи

Символ какого-то глубокого одиночества, в котором рождается ощущение глубокой интимности и неожиданного счастья, оно забыто нами и взрывается посреди пустынного сегодня…

Тут человек собрал все свое – образы, переживания, воспоминания, идеи, — он каменеет в попытке понять и выразить смысл своего существования, одинокий в этой холодной Вселенной, однако метафизик не способен разрушить свою пирамиду, сойти с этой высоты, чтобы стать обычным городским обывателем, который тотчас наполнит жизнь шумом и бессмысленной суетой и забудет свои великие вопросы.

У картины еще одно важное измерение. Этот «Метафизик» — и спираль человеческой истории, которая идет путем созидания, однако не ради самого созидания: это процесс, совершенно определенно направленный ввысь, к Богу, и только в таком качестве история имеет какой-то смысл. У человеческой истории духовный смысл – или нет смысла вообще.

Живопись типичная для него: густая тень от портика, зеленая, виридоновая, ядовитая проработка неба на контрасте создает театральность освещения и эффекта от самой статуи.

«Великий метафизик» — это свалка мусора, никчемных теорем и сомнительных утверждений? – это чисто отрицательный итог работы сознания, всей нашей жизни? Но мастер чутко понимает, и в этом и заключается великая интуиция настоящей метафизики, что нормальное человеческое познание и может дать лишь отрицательный итог, это и нужно, это и прекрасно. Потому что только такой итог есть подвижка, порыв «за пределы существующего». Никакой положительный итог такого порыва не допускает и не предусматривает.

Тут неспособность человека к чистой мысли, он всегда ощущает, как истончается, исчезает, преображается в идею. На самом деле, миф о запретном древе тут весьма уместен – и вечен: высшее знание скрыто от человека, искусство посягает на него, однако не для экспликации, не для того, чтобы открыть обывателю, что он, оказывается, метафизическое таинство, — нет, именно в этом, мне кажется, великая положительная разрешающая сила модернизма, что в художественном образе отражено вечное мучение интеллекта в попытке разрешить противоречие. Однако оно никогда не будет разрешено.

Поэтому картина Кирико или пьеса Беккета – это всегда только попытка, и оттого эти мастера так не любили объяснять свои полотна или тексты: стоит ли объяснять несведущему человеку попытку, которая, к тому же, обречена на неудачу, говоря мирским словом, но которой художник просто не может не сделать. Потому что она — основа для новых попыток, а жизнь художника или мыслителя – это и есть сумма попыток, как один вздох ничего не дает, кроме самого насущного: бытия.

1. К. Бальмонт