Мужское и женское

женщина у Дали, часть первая

Дали был увлечен картиной Милле, на которой застыли друг перед другом, на фоне сумеречного сельского пейзажа, крестьянин и крестьянка. Отсюда родилась серия «Анжелюс», в которой раскрывается тяжелая и серьезная тема соотношения полов, их борьбы в вечном стремлении воплощения.

С. Дали. Атавизм сумерек

Предметы обретают свою истинную форму, тяжелую тень, массу и плоть… Женщина склонилась перед мужчиной – но вместо лица у него череп; в сумерках резки различия — это время контрастов и предчувствий; нагромождение камней на заднем плане – указание на хаос природы, в котором главенствует пассивное женское, пожирающее мужских особей…

Женщина демонстративно пассивна, она склонилась в каком-то восточном поклоне, руки в молитве, но держат палку (!), она победит в этом противостоянии – это очевидно, — своей пассивностью, близостью к природе, с которой она составляет гармоническое целое, в которой научилась жить, не дерзая и не задавая лишних вопросов в черное небо…

Мужчина создал жизнь, в которой он отягчен ненужными вещами, он склонился под грузом бесполезной плоти, женщина не готова к половой жизни, пытается свести ее на нет, потому что это единственная сфера, где она формально подчинена, остается в подчиненном, пассивном положении.

Он работает не с реальными связями, не на уровне психологии, а с привычными представлениями, которые не могут не давить на нашу психику, определяя решения и линию поведения. Название случайное, как названия многих его картин: в нем нет центральной идеи, но схвачена важная деталь, такое название работает как дополнительный символ:

действительно ведь наша жизнь, наша семейная и сексуальная жизнь – «Как посравнить да посмотреть — Век нынешний да век минувший…» — напоминает какие-то дряблые сумерки, в которых мы заплутали, закомплексованные чудаки, которые никак не могут разобраться в таких простых отношениях!

Безысходно их противостояние, и тени пляшут вокруг, эти тени, «атавизм сумерек», все меняют, так меняется наша жизнь, настроение, отношения в сумерки, в тот неуловимый час, когда тень смерти мелькает между нами, и мы хотим успеть создать что-то, родить и воспитать сына, построить дом, и в этот миг мы попадаем в сети к женщине и навеки теряем свободу – зловещие тени составляют тут главное в распределении масс, в атмосфере картины, в то время как трансфигурация телеги и мешков на голове намекает, видимо, вообще на искажение, которое в жизнь мужчины вносит женское: мы ведь уверены, что рождены для чего-то большего, чем воспроизводство и строительство дома, а это мысль, которая нормальной женщине ненавистна и с которой она никогда не смирится…

Это противостояние – тягучая, вечная, тяжелая борьба за существование, смертельная тяжба, которая не прекращается никогда: то есть, в контексте Милле, ведь это мать перед сыном, их связь тоже неразрывна, как связь полов, – это то же самое безысходное противостояние, в котором мать пытается покорить сына, сформировать из него тягловое животное и убить все высшие порывы:

она, как земля, ждет его труда и покорности, она часть пейзажа и в том ее вечная сила – он же в вечной позе нерешительности, он бессилен разорвать этот круг жизни, этот непостижимый закон, разрешить мучение своей вечной двойственности…

На картине Дали тяжелая, компактная и зловещая фигура женщины ужасает. Тут окончательность, безвыходность. Наряду с этим, тема имеет более глубокий смысл, ведь это противостояние природное, естественное, а художник именно стремится выйти из природного – из всех природных противостояний – и прийти к новым отношениям, изменить свое положение во вселенной, более того – стать иным типом человека. «Человек есть нечто, что должно превзойти…» Это движение от «гомо сапиенс» к «гомо спиритус», и на пути этом много препятствий, не только женщина…

Это путь осознания тупика и разрыва – не в этом ли и весь смысл сюрреализма? Не останавливаться перед стеной – как учил нас еще Достоевский, — а пробивать ее.

Каждая стена – это ворота (Эмерсон)

Нам только кажется она стеной – здесь и сейчас, в этих вот привычных условиях, в этой традиции, в которой художник, мыслящий, мужчина, всегда был и будет зависим, опутан канатами, которые тут и сейчас не разорвать. Так надо разорвать саму ткань бытия, время и пространство, эти «тут и сейчас и так», категории, которые кажутся совершенно вечными и непреложными банальному уму.

***

С. Дали. Гала и Анжелюс Милле перед неизбежным наступлением канонического Анаморфоза

На этой картине герои расположились тоже в сумерки в комнате, где на шкафу бюсты философов, а мужчина сидит к нам спиной, и в нем тоже истощение, его поза какая-то оплывшая, неловкая, и он играет в игрушки – пытается поставить куб на угол – а Гала сидит у стены, при этом стена за ее спиной мягко уходит в отверстие, вырывающее самую живую ассоциацию –

женщина ждет жертву, она готова втянуть его в себя, разом прекратив эти бесплодные экзерсисы — тут и рак кстати, и в данном случае в его «паранойя-критическом» замысле не так важно, символ ли это страсти или смерти (смерть – известное значение всех этих раков и крабов на голландских натюрмортах): в контексте темы это все равно, потому что в разных временных векторах одно неизменно ведет к другому, так что мужчина обречен: вся эта жизнь определяет при любой судьбе неизменно одно: его обреченность женщине, и это рождает в нем иллюзии, он сидит в этой уютно освещенной камере и пытается показать женщине свои фокусы, но ничто не сотрет торжествующей улыбки на ее довольном, широком лице. Ее руки сложены на животе, она ждет. Она не понимает ничего из того, что он пытается ей рассказать – да и к чему ей эти дурацкие мужские игры в бирюльки! –

Он рожден, чтобы отдать свои силы, свой ум, чтобы принести пользу и умереть, и никто никогда не собирался понимать эти его глупости – в самом деле, откуда, черт подери, в нас родилась эта наивная иллюзия, что женщина или кто-то иной должен нас понять, разделить самые интимные и сложные мысли или переживания, — а эта иллюзия, этот порыв в иных из нас так мощен, что разрывает несчастное сознание! —

в этой связи я вдруг вспоминаю набоковскую злость в романе «Приглашение на казнь», где он рисует это милое создание с чудным русским именем Марфинька: она понятия не имеет ни о поэзии, ни о страдании, ни о морали, она вообще ничего не способна разделить ни с кем, даже секс. Она живет совершенно бездумно и спокойно, так что мужские мечты и упования, для нее, сущий бред – она по природе своей не способна этого всего понять никогда и ни у кого свято и во веки веков!

Существование женщины ставит перед нами такую загадку, с которой не может справиться ни один, даже самый мощный, философский ум, это почище всей метафизики вместе взятой, да еще с онтологией в придачу! Это вопрос о том, создана ли она Господом именно для того, чтобы мы ее преодолели, отвергли? Но это совершенно противоречит основной (ее) задаче воспроизводства.

Стоит ли удивляться, что мы и поступаем именно таким образом, т.е. отдав земле земное, воспроизведясь, оборачиваемся к Богу, начинаем вести нормальную сознательную жизнь, ради Бога, без женщины или держа ее на безопасном для разума расстоянии, потому что тут есть от чего с ума сойти…

При этом, на картине Дали Гала как бы сидит перед этой дырой, в которую он не может не начать лезть, такова его природа, и пусть он пока поиграется – все равно приползет – согласитесь, на свете есть женщины, которые ведут себя точно так же. Эта дыра – его единственный выход, потому что другой, как видим, связан с этим страшным усатым мужиком с раком на голове…

***

С. Дали. Археологическая реминисценция Анжелюса Милле

В композиции 1935 года «Археологическая реминисценция Анжелюса Милле» они так и стоят, уже каменные остовы среди пустыни, в котором обломки созданных ими домов (надо надеяться, все же дома у них разные, потому что каждый стоит у собственных обломков), так что и когда Земля станет пустыней, они все так же будут стоять – не они, так их остовы, как памятники вечному противостоянию, которое и стало основой «нормальной» земной жизни –

Оттого что женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять…

Вот только у Гумилева это противостояние написано в ямбах красивого «Поединка», где она в грохоте и бое барабанов уходит с победой, а он повержен на землю – на землю, заметьте, хотя все так славно и романтично, — думается, что Дали по атмосфере и тягучей напряженности действия ближе к истине, впрочем, каждый может выбрать свой стиль, если это кого-то волнует…

Еще есть картина «Архитектонический Анжелюс Милле» \1933\, и тут прояснена тема: мужское духовное устремляется, окаменевая и теряя свои функции и отличительные черты – становясь частью композиции, она уже неразъемна. Наша задача выделиться из природы, но женское делает нас частью природы, тут и заключена основная дилемма, основной выбор. Выбор действия, чтобы не стать веществом, не стать камнем.

С. Дали. Архитектонический Анжелюс Милле

Поэты воспевают близость женщины к природе – что ж, картины Дали женщинам не надо воспринимать как оскорбление, потому что тут идет напряженное размышление, и никто никого не желает обидеть, однако на этой картине, действительно, изображен странный симбиоз: женское тело тут участвует в формировании самых разных особей в совершеннейшем «паранойя-критическом» стиле (сам художник, полагаю, болтается на заднем плане в виде знаменитого горящего жирафа)

С. Дали. Тлеющий осел

Женщина никогда не осуществляется – она в процессе вечного становления инстинктивно синтезируемого бытия, глубоко вовлечена в процесс метаморфоз, на разных уровнях жизни; но может, Дали действительно видит все это достаточно субъективно?

Нам нужно сопоставление. Оно напрашивается. Певец половой любви Розанов писал в своей знаменитой книге «Люди лунного света»:

Индивидуум начался там, где вдруг сказано закону природы: «Стоп! Не пускаю сюда!» Тот, кто его не пустил, и был первым «духом», «не-природою», «не-механикою». Итак, лицо в мире появилось там, где впервые произошло «нарушение закона» ¹.

Более того, по Розанову,

«добро» я заключается в обособлении, в несмешивании, в противоборстве всему, а «зло» я заключается в слабости, в уступчивости, в том, что оно хотя бы ради «гармонии» и для избежания «ссоры» мирится с другим, сливается с ним. Тогда есть «мораль», но нет лица… А без лица нет ни духа, ни гения

Далее в своей сочной книге Розанов саркастически описывает стандартные требования к самцам и самкам, причем называет людей именно этими именами, «но все живое, начиная с грамматики и языков, имеет исключения» и уж конечно никак не совместимы «творец миров» и «кроткая, безмолвная… вечная женственность»

Разумеется, Розанова потом занесло по вечному русскому обыкновению, и вот, он уже несется на крыльях:

Душа – от души, как искра – от пламени: вот деторождение!

Просто гимн. Розанов смиряется перед полом, пишет, что «ничего третьего не дано», да и не надо, только бы была половая «буря», которая нам поможет рожать огненных красавцев, а не анемичных Обломовых. Он ратует за полноценное половое сношение, которое и приведет нас к земному раю.

Густая пошлость этой книги бьет ключом наряду с многими прозрениями и смелыми идеями, которые в ней имеются. Она вся – противоречие и вызов, когда не зовет «к делу» — тут Розанов пытается оправдать свои сексологические изыскания гражданской позицией – куда ж без позиции:

В характере много лунного, мечтательного, для жизни, для дел бесплодного

– вот-вот, повторим: да здравствует все лунное и мечтательное, все бесплодное «для дел» — слишком много стало деловых кругом, слишком много огненных тел и пустых глаз – да здравствует все нетипичное, странное, дикое и болезненное: у него есть шанс «родить танцующую звезду» (Ницше), а не очередного анемичного младенца.

Русский философ в своем гимне полу стоит в совершенно противоположной позиции испанскому художнику Сальвадору Дали.

У них слишком разные судьбы и характеры. И мы тоже не станем делать окончательный вывод, его каждый может сделать сам. Sapienti sat

У Дали «Симбиоз…» получается странный – тут не женщина и не животное, а какой-то чистый симбиоз – вообще, век симбиозов, не осталось чистых сущностей и даже просто стремлений ими стать, — и женщина весьма легко входит в эти симбиозы с чем угодно, у нее удивительная приспособляемость, способность выжить и сохранить свои сущностные черты, чего мы не можем сказать, увы, о мужчине…

***

Борьба с женщиной

С. Дали. Ретроспективный бюст женщины

Женщина превращается в камень, в ребенка, в животное, каменеет на песке или, как статуя, лежит на льду и грезит, и видит во сне хищников. Она никогда не исчезает совсем, не растворяется в материи или фантазии, но пребывает томящей и угрожающей загадкой…

На ее голове огромный и уже не употребимый в дело фаллос, початки на шее из той же оперы, наверху — очередная сцена «Анжелюс», где вечно непримиримое противостояние полов…

Женщина – статуя, ремейк сказочных спящих красавиц, в которых спит стихия, пробуждаемая, как известно, поцелуем принца (а лучше – дурака, потому что принц станет морочить голову, а дурак даст и дальше спать в мраморном совершенстве вечного сна). Метаморфоза для нее – modus vivendi, потому длится вечно, и женщина, переставшая пульсировать и претворяться в иное, уже теряет свою сущность, и вариант этой вечной метаморфозы – музейное оцепенение перед зеркалом, миг совершенства формы.

Все метаморфозы с женщиной в древних мифах говорят нам и о том, как она ускользает от мужского: власти в виде божественной длани (Дафна, Ио) или страха мужа перед судьбой (Даная) или покоряющей силы творца (вот новый взгляд на Эвридику…) – действительно, попробуйте что-нибудь значимое совершить с этим бюстом…

В борьбе мужского и женского (а это одна из главных тем модернизма – у нас всерьез только с Гумилева) совершенное-недвижимое женское противостоит всем мужским попыткам вписать его в контекст, сделать частью своего мира. Напротив, все темы «Анжелюс» у Дали показывают угрожающее и побеждающее недвижимое женское: оно часть природы и ее всепокоряющей мертвящей необходимости…

У него «Женщина, превратившаяся в ребенка» — это снова камень, в котором угадываются черты детского лица-маски. Стена, загадка, за которой женщина укрывается от мужчины, — одна из ее природных и потому непобедимых личин.

И везде телесная плотность материи, вещества, интенсивность чувственной жизни, которая жаждет метаморфоз – это не человеческое, не интеллект, не духовное, — тут снова преемственность древней мифологической традиции, женщина бежала от богов, теперь – от мужчины, и она превращается легко в идеальный мрамор или скалу – для Дали, она часть враждебной природной стихии. Он цепенеет перед женщиной, не в силах разгадать ее, это драма.

Кстати, спешу заметить свое изумление многими писаниями на его счет. Все его творчество самозваные психоаналитики рассматривают как какой-то сплошной кошмар девственника; вряд ли это справедливо, поскольку художник, да еще и явный гений, переживает все состояния и комплексы иначе, да и само творчество есть чистый комплекс, а не апофеоз (так его понимают лишь мещане и советские писатели). Просто, многие «нормальные» г-да слишком просто (думают, что) постигли сущность женщины и навеки успокоились – и так они постигали в жизни все, плоско и просто, «простота хуже воровства» — формула сознания…

Гала все время участвует в метаморфозах, но несколько иного рода. Заметьте, он никогда не изображает ее в неком угрожающем обличье — например, в образе этой крестьянки-богомола из «Анжелюса». Она покоренная женщина, его женщина, а потому не представляет из себя чуждой стихии, а служит (пардон) материалом для выражения идеи (женщины это поймут и сделают выводы).

С. Дали. Моя жена, обнаженная, смотрит на собственное тело, ставшее лесенкой, тремя позвонками колонны, небом и архитектурой

Она смотрит на хрупкое архитектурное сооружение. Она сама есть уже не обычная женщина, но создание искусства, существо, которое проецируется в разные новые феномены, но не воспринимается как отдельный человек. Атомная Леда или Мадонна – она в одинаковой степени сохраняет вид «модели для», это не женщина Галя, это символ – Гала – и он смотрит не на нее, но сквозь, вот и получилась сквозная изящная конструкция, в которой чутко уловлены и выражены чисто женские черты и поза. Возможно, это и есть женщина в мире мастера: сквозящее пространство, высокая возможность, ускользающая совершенная конструкция природы…

Загадка желания. 1928

И конечно желание, куда ж без него, однако женщины и не подозревают истины. Я им ее открою – из высокой любви — желание у мужчины и напоминает такое вот сквозное сооружение. Оно ведь редко направлено на конкретную женщину, ибо современные женщины совершенно разучились его для нас организовать…

Это образы фантазии, сила инстинкта, кипящее воображение, вот этим и живы. Вообще, освобождение от власти женской (начиная с материнской, конечно, от которой и рождаются чудовища всех пр.) есть задача в каком-то смысле противоестественная, и сам Дали это прекрасно понимает и отражает мужскую обреченность, принимает с каким-то даже творческим упоением абсолютную власть Галы – вот она уже и Мадонна… что ж, из этой связи и от этой власти и борьбы с ней, возможно, и рождается и крепнет его гений.

Является ли эта тема у Дали актуальной и плодотворной? Наш символический образ Софии, Премудрости и Воительницы (у Блока, Гумилева) был весьма высок, тут же комплексы и странные чудища…

В сущности, он дает нужное метафизическое измерение вечной проблеме противостояния полов. Тут они не общаются как равные, нет ни равенства, ни победы одного. Они в разных стихиях, и это представляется весьма важным и метафизически верным – по сути, и София ведь не ровня мужчине, но там она его неизмеримо превосходит, точно так же, как в романтизме было наоборот.

София, с другой стороны, — лишь эмблема, точно так же, как и женские образы у Дали эмблемы, и тут и там мужчина чутко фиксирует немыслимость женского, невозможность к нему приблизиться – лишь прикоснуться… Стихия пола непостижима и сложна, порывы влекут, а познание становится невозможным. У него отражен весьма реалистично настоящий тупик этого противостояния…

Зов плоти для Дали – мучение, он истощает, бесит – герой Дали превращен уже в издыхающую на песке курицу, но эта прущая из плоти сила устремляется у него – ввысь, — почему? — казалось бы, она прижимает к земле, но на земле лежит бездыханный человек, убитая птица, мертвая душа.

С. Дали. Загадка желания

Это совершенно бесплодное стремление: пока в человеке бушует так любимая Розановым половая энергия, он не способен к духовному взлету и обречен пасть на песок, стать прахом; что ж, может, так и задумано господом, и именно это заложено в нашей природе, а все прочее от лукавого? – сомнительно, чтобы так изобретателен был лукавый —

как тесто из горшка, прет эта сила, эта пряная опара — в пустыне мира идет смертельная борьба с собственной природой, потому что гипертрофия желания и есть результат этой борьбы, противления духа плоти, хотению – оскотению.

А вдали такие же отторженные борцы, точнее даже – борения, потому что героев невозможно увидеть и выделить из этой массы: плотская стихия образует всегда массу, неразличимое нечто, снова — вещество…

Сама живопись, эти огромные голые, мраморные или, как тут, сетчатые, образования наводят на мысль о материализации, превращении живых существ в безликие, аморфные глыбы. В них сохранен (в правом верхнем углу композиции) какой-то крохотный порыв, но у него нет никакой надежды. Дыры, зияния, результат этой страшной метаморфозы, полная утеря цельности, о которой, признаться, мы давно уже забыли, увлеченные этой смертельной борьбой с желанием – она занимает такой огромный кус нашей жизни, времени и пространства внутреннего мира, что для прочего остается совсем немного…

Что же получается: нас призывают отвергнуть желание? Тогда, это что-то глубоко неестественное, при всем духовном заряде и томлении такого искусства… Нет, все же, видимо, искусство больше – размышление, а не призыв. Это мучительный вопрос о нашей природе, глубинное осознание этой трещины, которая разделяет полы, – и не надо ее замазывать, тем более стараться забыть, сделать вид, что все прекрасно, и петь гимн.

Пол и дух противоположны, но они не исчерпывают человека. Более того, эта двойственность жизнеспособна и картины Дали не имеют универсального звучания и значения; тут надо вспомнить другого русского мыслителя – М. Гершензона, который в своей замечательной книге «Мудрость Пушкина» сделал пронзительное открытие о том, что «бездны сливаются»:

Оказывается, гений мучительно переживает раздвоенность, однако умеет жить в обеих стихиях, оттого и мучится, оттого и кричит, что разрыв слишком очевиден и страшен! – не так живет обычный человек, который не умеет увидеть, понять, почувствовать вполне или тем менее – вкусить по-настоящему или исчерпать ни одной из бездн. Это делает «нормальную жизнь» вполне возможной и даже временами приятной…

Поэтому картина Дали значит еще и полное вкушение – и плоти, и духа – и вряд ли относится к каждому из нас, г-да, признаемся, не все мы способны к такому вот огненному и полному истощению, к такому вкушению… Искусство выражает абсолютные конфликты. А жизнь потребляет их понемногу, «тлеет», «теплится» (это все любимые розановские глаголы)

А женщина?

Женщина на его картинах ничего не делает – не мыслит, не читает, не работает, не нянчит детей, не любит мужчину – она спит. И этот сон-небытие в высшем мире, от которого искусство не в силах ее пробудить, но в этом сне-небытии-в-мире-высшем она одновременно активна в мире низшем, природном, с которым художник не может найти связи, не желает раствориться и потеряться в его цветении – лучше затеряться одиноким криком в этой пустыне Духа.

Женщина спит и видит сны про чудовищ и зверей, и кто знает, может быть, в этих снах мы встречаем женщину и будем вполне счастливы с ней?

Да, что ж, все равно получилась явно непраздничная статья к 8 марта, но автор уверяет всех читателей, что он очень любит женщин. Однако речь ведь шла о загадке, и мы вовсе не претендуем, что вот, тут сейчас мы ее взяли и решили: так читается живопись Сальвадора Дали, который до 27 лет оставался девственником – не знаю уж, к счастью или нет…

Другие сюрреалисты по-разному понимают женщину: Магритт пишет ее то превращенной в дерево, то рыбой на песке; драматичной загадкой или жертвой выглядит она у Макса Эрнста, который дал нам наиболее сложные и богатые реконструкции темы; обнаженная ночная фея Дельво стынет в станционных буфетах…

Женщина все же более жертва – у всех, кроме Дали.

Он рисует ее победной и активной, эта «Атомная Леда» — богиня нового века, и Господи, спаси нас и Хакамаду, может быть, у нее все же хватит ума сохранить нашу заплутавшую планету… То есть, видимо, есть еще и спор о женщине, хотя надо признать, большинство споров придуманы людьми, чтобы подальше увести от истин…

Перечтя этот текст, автору вдруг остро захотелось встретить женщину, и прочесть ей стихи, и снова утонуть в ее голубых очах… И тем не менее. Пытаясь понять живопись, как и любое иное искусство, нам надо научиться «играть на его поле», раскрыть по мере разумения действительные устремления гения, войти в его мир, а не извлекать из искусства некие «объективные» истины, которых на свете, скорей всего, вовсе никогда не было и нет… И слава Богу.

1. В. Розанов. Люди лунного света. СПб., 1913, 2е изд., с.30.