Поэзия Элюара

Литература подобна фосфору: ярче всего она горит, когда сгорает окончательно.
Р. Барт

Барт пишет, что современный стиль – это вертикаль, в отличие от горизонталей сюжетов и политических текстов; слово разрывает цепи функций и традиций, «содержит в себе все значения… приведено к своего рода нулевой степени письма и чревато всеми своими прошлыми и будущими конкретизациями» ¹

прежние поэты летели к идеалу (тоже вертикаль), сегодня все наполнено письмом, застывшими формами, клише, и поэт отвергает всю эту махину; его слова наделены взрывной силой, они оторвались от привычных контуров и форм текста; «письмо перестает существовать – остаются только стили» — своеобразная редукция, феноменология в чистом виде:

зачем мне ваши дурацкие сюжеты и придуманные романные коллизии? — я включаю ящик, и там весь набор трагедий, которые вам и не снились – и все наяву, на самом деле, в потрясающей конкретности; не понимаю людей, которые до сих пор читают романы

тут совсем другое письмо, собственно, голый стиль – такая вся настоящая современная живопись, в которой ярко проявлена эта самая «нулевая степень»: на холсте или в рисунке ничего нет, схема, знак, однако смысла, глубины и ощущений в нем больше, чем в станковой картине

это чистая вертикаль – как стихотворение Элюара, где выплескивается на бумагу голая суть, только смысл, даже невозможны настоящие завершенные связи и цельность текста – мне нужна эта правда, а не выводы

…не говорю им ни слова,
и все-таки я живой, потому что моя любовь
и отчаянье живы

у него описаны лишь ситуации сознания, поэта волнует один сюжет – его судьба; у кого нет судьбы – тех волнуют все прочие сюжеты, и они, конечно, никогда не станут настоящими поэтами

он уникален, и уникален его внутренний опыт

я один вам об этом могу рассказать,
только я, я один окружен
этим зеркалом легким, таким неприметным,
что воздух
сквозь меня протекает легко
у него живое лицо…

такой поэт пишет каждый раз – как в последний; он словно выплевывает раскаленные слова, которые невозможно обработать – жгут! – однако он знает, что его читатели – те, кто живет такой же напряженной жизнью, и для них, отчаяние не понятие из романов, а непременная реальность их бытия

мы скользим на струнах отчаяния и надежды, ведомые тревогой и вопрошанием, понимаем друг друга с полуслова и не пытаемся передать это сокровенное знание профанам

отринуть все знакомое, всю «систему знания», любые вообще системы и фоны, и традиции понимания – понимаю все иначе, по-своему, задача – выразить точно, сквозь хаос и туман сознания – в хаосе и тумане, значит – мое личное, неповторимое отношение, интуицию чувства в полноте

это как падение (вертикаль!) или взлет – и одно всегда определяет другое

он отменяет отсутствие и рождает его на свет – он памятник, небытие, плод, дитя, мужчина, мечтатель, рыцарь, он проклинает, обожает – вся сумма жизни в непрерывном потоке, сокровенном извержении речи; и она никогда не станет письмом

Дж. де Кирико. Портрет Г. Аполлинера

Кирико ясно это понял в поэзии Аполлинера: эти стихи не предназначены стать барельефами литературной формы – тут мертвые отпечатки – они горят вечным огнем жизни, которая сочетает добро и зло в неразрешимом живом конфликте – недаром там маячит фигура Мефисто на заднем плане

и сами поэты осознают мертвящую силу формы – куда ж без нее – их жизнь — борьба с формой, с письмом, т.е. со смертью; в композиции картины ясно видно это вертикальное измерение сознания…

и глаза поэтов закрыты: они не видят окружающей реальности, в них живет другая – духоносная реальность горнего мира, которую не выразить, да и вряд ли им по силам ею овладеть

почему? – потому что они ее воспринимают слишком полно, в кипении настоящих живых противоречий; а для нас, они превращены в гипсовые маски, мы их увековечиваем, вводим в пантеоны, чтобы поскорее выбросить из памяти, но под гипсом бьется жизнь

я долго не мог понять, отчего это люди – причем люди грамотные, знающие – предпочитают понимать литературу, искусство так банально; не входят в смысл, никаких вертикалей…

наконец, понял: тут выбор: если вы растворены в окружающей реальности, вам просто нужен пантеон (или музей – прекрасное учреждение культуры), и больше вы ни о чем не будете беспокоиться; горизонталь ограничена, это как площадь, вокруг нее дома

а вертикаль бесконечна; и поэтому у Кирико торчат эти слепки, но в его галереях и храмах пустота и мрак: сюда каждый углубляется сам, если он услышит глас судьбы и поймет, что не может жить иначе

Дж. де Кирико. Площадь с Аполлоном и Ариадной

никакой лепоты, никакой цельности, ничего завершенного, потому что мы всегда в пути – вот истина Востока, великий Дао ждет избранных, и тут стоит задача идти, овладеть Путем, а не рассуждать или объяснять

это творчество как практика бытия ²

обрыв

поэты описывали эту сцену у обрыва, взгляд в пропасть и мысль о смерти – в том или ином виде это сделали все – нормальное ощущение жертвы; ведь творчество – жертвоприношение, а поэт описывает свою драму – вот он и описывает это тоже…

эта сцена в «Сталкере» — вожделенная комната – с птицей-душой, которая упорхнула в никуда, тут все поглощает песок забвения и нет никакой трагедии: он гибнет каждый день, ничего особенного, а они ничего вообще не чувствуют: другого поля ягоды

и он осознает: люди не способны к таким состояниям, как они не способны вообще ни к каким искренним, открытым состояниям: родства, близости, правды; та в припадке бьется – а эти совершенно спокойны

вывод: большинство человечества вообще не способно чувствовать, мыслить, не может позволить этой настоящей роскоши, пробавляется совершенно безопасными суррогатами: вот, сходили в зону… приобщились

отсюда, необходимость в феноменологии как настоящем человеческом восприятии вне всяких там наук, знаний и реалий; мое чувство, страдание, фантазия – единственная настоящая реалия, прочее – фикции и умело сработанные синтезы

и наступает момент, когда ты вообще не желаешь никаких синтезов, выводов или поучений, только анализ, только вчувствоваться, понять, это единственный способ бытия человека, который не желает стать молекулой или роботом

жизнь на обрыве

но среда мешает

современный человек оказался мало приспособлен к прежним критериям и нормам сознательной жизни; он существует в тепличных условиях, практически не трудится, занятия спортом носят случайный характер, чувства, огорчения, переживания воспринимает с досадой: отвык от внутренней жизни

ему приходится отвергнуть всю эту «реальность» (поставить ее в кавычки), так что феноменологическая редукция становится уже не методом анализа, а образом жизни; и он ощущает себя иным, почти уродом среди довольных и спокойных обывателей

тут уже не Кирико — сплошной Бэкон!

1. Р. Барт. «Нулевая степень письма», с.86

2. и тут встает вопрос: а живопись ли это? – мертвые слепки, символы… и вопрос этот совершенно правильный, и я вынужден ответить на него отрицательно; да, средства живописи, но стиль совершенно иной и направлен на совершенно иные цели, в которых сама живописность не предполагается; у нас не хватает нужных слов – да, впрочем, это не самое главное…