Суть метода. П. Элюар и С. Дали

Под небом яростным невидима земля.
П. Элюар

Элюар делает со словом то же, что Дали с предметом, тут действительно применен один метод, и он – в адаптации, сокращении, когда вещи или слова берутся в качестве подспорья; они не так важны, они не выполняют целиком своей функции, и стол или камень тут могут быть прозрачными, как и фигура

играет роль общее ощущение бытия, некая метафизическая глубинная интуиция связей, которые не могут быть выявлены вполне; у Дали прекрасные эффекты, пустота, томление – у Элюара тоже томление, огонь, обрывность, обреченность

У причала этих ветвей
Не знать морякам удачи
Сверканьем обрушены веки отзвук огня
У причала голых коленей
Тело пронзая в глухой темноте
Затерялись следы искушений.
Теряются реки только в стране воды
Рухнуло море под своим равнодушным небом
Ты сидишь и за мною идти не желаешь
Чего ты боишься любовь смеется над болью
И кричит над домами про бессилие мира.
Одиночество дышит прохладой у твоей неподвижной
груди
Я увидел руки твои все такие же руки
Ты их можешь скрестить
Можешь себя к себе привязать
Что ж хорошо – ведь ты одинока и я одинок

 

ты помещен в некое пространство поэзии, вовсе утеряны привычные ориентиры, на которые обычно опирается читатель; стремительная смена символов и предметов не позволяет задержаться на них – бессмысленно обдумывать «причалы ветвей»

в этой поэзии легко заблудиться и бродить часами; тут слова сохраняют одну десятую своих привычных значений, и метафоры на сломе, на разрыве, некуда ногу поставить – провалится…

нет конкретных значений – есть ясное общее ощущение одиночества и провала – в мире, и бытия вне мира сего, и этот порыв совершенно отчетлив и неоспорим; и все же покалеченные слова мешают мне; не напрасно Элюар жалел, что не стал художником – тем проще обращаться с предметами, наделяя их лишь нужной долей материальности

с другой стороны, традиционный поэт следует установленным законам словоупотребления и все время впадает в пошлость и повторы; а поэзия должна быть свежей – в мире, который стремительно погружается в банальность и потребление (не говоря уж о войне и нищете)

отсюда, известное отношение: чем глубже мировая пошлость – тем свежее стих, вплоть до полного разрыва всех традиционных смыслов; и тут каждое слово как новенькое, оно выкатывается совершенно независимо от прочих и начинает звенеть своим значением

И, верная рытвинам,
Одинокая лошадь ждет темноты,
Чтобы не надо было
Видеть дорогу, от смерти бежать
совершенно иной масштаб образа

они ощущают иначе и время, и пространство, и человека – как отчужденного, и в этом тоже истина времени: огромные массы людей бредут по улицам, чужие друг для друга (убивают друг друга легко и просто, как в кино) – отчуждение, пласты забвения, сквозь которые не так легко пробиться

прежде поэт писал с расчетом быть тотчас услышанным избранным кружком образованных людей; сама поэзия была, в общем, салонной и понятной всем – теперь она становится пронзительным кличем к очень немногим, пропасть между вами и нами, и этот раскол уже непреодолим

то же видим у Дали в его антропоморфных и пр. раскопках, развалинах, пустынях и объектах; он ищет человеческое – и находит одни развалины и артефакты, заросшие глиной и геологическими слоями

 

…слова мои тонут,
заблужденья рождая

— скорбит Элюар, однако у них слишком мал вес, и они требуют слишком большого внимания в мире, где поэзия перестала быть потребностью человека; отсюда популярность живописи, которая резким разрывом останавливает взгляд

он писал, что задача поэта – вызвать реакцию, творческий импульс, он открывает дверь, и эту задачу сам Элюар успешно решал; все их творчество было в стремлении, в искреннем порыве, в открытии мира духа, новой метафизики

тут не может быть единых истин для всех, признанных «шедевров» или мэтров, которые несут в себе истину; много истин и много мыслителей, и важно верное направление, та самая «восходящая диагональ», потому что любая групповщина и партийность доказали свою ложь и гнусность

Элюар и Дали это поняли на собственном примере в 30е годы

человек идет сам

Грезит она среди белого дня,
Она заставляет меня смеяться,
Смеяться, и плакать, и говорить,
Хоть нечего мне сказать

это естественно: как только объявил себя учителем человечества, сразу масса мудрых вещей, которые ты просто обязан этому человечеству передать; как только ощутил свободным – сразу все они линяют и становятся совершенно сомнительны для критического ума

свободный поэт дышит полной грудью – вот главное – он живет так, как и должен жить человек; это не лекция, это опыт бытия; о котором ему «нечего сказать» — потому что это не обобщается и не передается другому

точно так же сюрреалистическую картину нельзя описать, потому что вы можете придумать верные идеи, точные концепты – одиночество, брошенность, пустота или томление – все будет, в общем, верно, однако смысл все равно провалится между ними

поэтому они просто обрекают вас творить – новый опус, свое понимание, ощущение, свое видение мира – через их опусы – и другого пути нет; все это первичное творчество, вот в чем чудо

и о них невозможно написать монографию, свести все свои мысли в единый том и покончить с ними – невозможно, потому что этот процесс совершенно бесконечный и касается столь многих сторон жизни, философии, там столько проблем, что термин «монография» вообще не уместен

это какая-то совершенно прозрачная, сквозная, бесконечная реальность непрерывного творчества; там образы вспыхнули, идеи явились — но ничего не завершено, все в воздухе, ничего не опредмечено, все бесконечно, ново, необычно — и даже их поразительные отношения

собственно и «понимать» тут нечего – тут жить надо, вот и оказывается, что настоящая напряженная творческая жизнь требует такой энергии и воли, требует всего человека, а он давно уже роздал свое достояние на всех углах и не способен к настоящей полноте

и он ощущает с горечью, томлением, слыша биение живого сердца:

так надо жить

Смутная тень.
Все несчастья на свете,
А над ними любовь моя
Псом бесприютным

 

дополнение

споры о социальном моменте, участии сюрреалистов в политических катаклизмах были действительно их Ахиллесовой пятой, потому что сам их метод, все это якобы «автоматическое письмо», на самом деле был исконно социален, был бунтом – а значит ярким и сугубо общественным явлением

все их манифесты и опусы полны протеста, критического пафоса – что оказалось весьма уместным в 20е и особенно в 30е годы, учитывая ближайшую перспективу страшной войны и ад тоталитаризма; это сугубо социально значимое творчество

поэтому там важны и метания, и переоценка совка, и расколы – и эти писатели и поэты не слишком близки людям, которые игнорируют общество; а мы именно такие люди: мы выросли среди застоя тоталитарной пустыни, поэтому все эти бунты не для нас – это был бы настоящий глас вопиющего в пустыне

и отсюда, наш архаизм в творчестве; нам ближе стремление в гармонии, потому что мы внутренне не готовы к расколу, разрыву, не верим, что бунт, восстание могут дать какие-то реальные плоды – это хорошо заметно и в политической жизни страны

поэтому некоторые из нас могут оценить глубину Элюара или правду Кревеля, однако эпоха для них еще не наступила: на самом деле, даже передовые наши умы весьма отстали от Европы, на несколько поколений; мы еще не пережили Ницше, философия у нас вообще отсутствует, а без нее никуда

оттого и любые идеи не имеют веса ни в одной области, потому что все идет от изначальной ценности идеи как таковой в данной культуре; в общем, ситуация печальная — однако надо пытаться…