Птицы Р. Магритта и Орел Н. Гумилева

Н.С. Гумилев. Орел

Орел летел все выше и вперед
К Престолу Сил сквозь звездные преддверья,
И был прекрасен царственный полет,
И лоснились коричневые перья.
Где жил он прежде? Может быть в плену,
В оковах королевского зверинца,
Кричал, встречая девушку-весну,
Влюбленную в задумчивого принца.
Иль, может быть, в берлоге колдуна,
Когда глядел он в узкое оконце,
Его зачаровала вышина
И властно превратила сердце в солнце.
Не все ль равно?! Играя и маня,
Лазурное вскрывалось совершенство,
И он летел три ночи и три дня
И умер, задохнувшись от блаженства.
Он умер, да! Но он не мог упасть,
Войдя в круги планетного движенья.
Бездонная внизу зияла пасть,
Но были слабы силы притяженья.
Лучами был пронизан небосвод,
Божественно-холодными лучами,
Не зная тленья, он летел вперед,
Смотрел на звезды мертвыми очами.
Не раз в бездонность рушились миры,
Не раз труба архангела трубила,
Но не была добычей для игры
Его великолепная могила.

птица – вечный и понятный символ, и в сюрреализме часто использовали самых разных птиц; у Магритта их довольно много: каменеющие птицы, и вдруг разрывающие серый полог небес и птицы, орлы, гордо застывшие в виде снеговых вершин гор

у Магритта часто птица знаменует застывший мир – мир в сознании обывателя; этот мастер вообще относится к тем, кто постоянно в творчестве преодолевал банальные образы сознания…

кстати говоря, я могу тут наметить первую антитезу: европейское сознание материально, обусловлено, опосредовано, оно в сюрреализме вырывается из тисков материи – русский гений легок и парит свободно

ну, эта легкость… штука неоднозначная и даже опасная, мы же помним и другой образ, который до сих пор поражает нас «легкостью в мыслях необычайной…» — тем не менее, это важные базовые векторы

итак, каменная птица, в общем, понятна; однако бывают опусы другого рода, в которых этот банальный символ взмывает на неизмеримую высоту

гумилевский Орел летит «к Престолу Сил» — это чисто духовный взлет, а значит явление, и образ, совершенно иного рода, чем любые сюрреалистические или пр. композиции; и прямо по логике такой установки, Поэт умирает в этом блаженном трагическом полете

Лучами был пронизан небосвод,
Божественно-холодными лучами,
Не зная тленья, он летел вперед,
Смотрел на звезды мертвыми очами

это лучшие строки о поэте, его творчестве и его судьбе, которые я читал в жизни; тут ведь поэт исконно мертвый, ведь в логике образа сначала даже неважно, откуда он – был ли у чародея или в темнице слепой души или мира – не суть, а суть в том полете

потому что это полет смертельный: чтобы творить – надо умереть; как почка умирает выпрастываясь листом, который потом тоже умирает – претворяясь в следующие стадии созревания плода, так творчество есть высокая жертва

не от мира сего и не ради мира; это высокая отрешенность и стремление, мощь порыва и высокий масштаб сознания – такова настоящая поэзия; по самой своей сокровенной сути, она вообще ничего не ищет в мире и не зависит от него, тут порыв к свободе

говоря о манифесте, я вступаю в неразрешимое противоречие с теорией; привожу эту теорию акмеизма, основные тезисы:

• освобождение поэзии от символистских призывов к идеальному, возвращение ей ясности;
• отказ от мистической туманности, принятие земного мира в его многообразии, зримой конкретности, звучности, красочности;
• стремление придать слову определённое, точное значение;
• предметность и чёткость образов, отточенность деталей;
• обращение к человеку, к подлинности его чувств;
• поэтизация мира первозданных эмоций, первобытно-биологического природного начала и пр.

наш манифест прямо противоположен всему этому тематическому и техническому перечню! – тут же не отказ от мистики и идеала – а торжественное их утверждение; не «земной мир» — а Космос, не время, а Вечность, не биология, а метафизика!

и мы дальше и дальше идем в понимании великого поэта: его дикари и ягуары тоже, оказывается, не биология и не этнография (!), а великие Силы и этапы Преображения духа — и за всем этим главное: то есть познание, творение, ваяние образа – лишь путь к свободе, единственное реальное устремление настоящего поэта; оно, видимо, невозможно в живом человеке, тут трепет и страх…

в этом стихотворении человек возвышен до неимоверной, немыслимой высоты духа: не только земные страсти и зверинцы не имеют над ним власти и не могут удержать его рывка в небеса, но и космические слепые силы и вся эта механика Вселенной

Но были слабы силы притяженья…

полет человеческого духа, гармония слова прикровенны, непостижимы и необоримы и есть высшее проявление внутренней свободы; а другой и не бывает вовсе

тут он ваяет нечто совершенно удивительное: в этих двух строках описано совершенно новое духовное состояние – полет человека-духа, светлое преображение, и не просто вознесение на небеса (о котором, признаться, мы мало что знаем и мыслим о нем часто весьма убого)

но это бессмертное слово, которое стало птицей; душа, ставшая неугасимым вселенским светом; воплотившийся дух – удивительный акт торжествующей творческой свободы!..

и дальше: рушатся миры, наступает страшный суд, конец света или что там еще напридумывали ваши досужие мозги – но его могила стала торжественным вселенским монументом; эти монументы человеческого духа не сгинут, они будут сиять, пока жива идея человека

собственно, косвенным образом, тут утверждается вообще полная нелепость мира людей, он ничего не значит, кроме этих высоких точек; он существует, чтобы произвести этот полет – родить поэта и утвердить незыблемую высоту духа; это и есть настоящий манифест акмеизма

такие образы очень много значат; еще и потому что в них, за ними, открывается неизмеримая даль смыслов, которую невозможно оценить и измерить

тут все зависит от масштаба, который мы принимаем

есть одна мысль, которая сводит на нет все наши метания и усилия, мечты и свершения; если вы забыли о ней, вам удается некоторое время беспечно порадоваться жизни, но эта тень (как тень от орлиных крыл) настигнет вас неизбежно – и мысль вернется на привычную орбиту обреченности

это мысль о смерти

вы может что угодно придумать или изобрести – тут ваше сознание смиряется и ему остается только «смотреть на нее и цепенеть» (вспомните Л. Толстого) — но так поступают не все

великий поэт легко разрывает эту сеть, он (по точному слову Платона) творит в бессмертии, и этот свет неугасим, эта твердыня не рухнет, никакие катаклизмы, игра сил, политика или история ничего не могут поделать с этим торжественным стихом

гумилевский образ помогает понять Магритта: тот орел взлетает в Вечность – птица Магритта разрывает пелену мира сего и открывает истинный блистающий мир Духа, некий голубь духа, и в этом я вижу перекличку образов

только у бельгийского художника эта птица призрачна, как собственно весь сюрреализм (если угодно, это тоже манифест — уже сюрреализма, просто в буквальном смысле слова), и остается ощущение мгновенности преходящего видения

 

совсем другие идеи у Магритта в теме горы

гора в форме орла главенствует – царит над селением, одновременно этот орел прикован к горе, стал горой и таким образом утерял свою божественную – духовную сущность

и тут уже совершенно ясный антипод гумилевскому великому образу – ну, к примеру, я мог бы привести примеры, и довольно много: жрецов, давно уже обратившихся в такие вот твердыни пустоты, да там у него еще эти яички на подоконнике… действительно гора родила мышь…

однако картина Магритта называется «Арнгейм» и тут возникает параллель с рассказом По о совершенном уголке природы, созданном руками человека

тут возникает вопрос о названии картин Магритта; почему именно «Арнгейм», ведь тут нет идеального имения – напротив, изображается безлюдный горный кряж; там горизонтальное измерение – тут вертикальное

По рисует реальный объект в природе, дело рук человеческих; Магритт переворачивает сюжет и рисует плод человеческого духа

в рассказе имение есть реальный проект, отражающий бесчисленные попытки уединения, поэтического отсутствия (абсентизма), переживания идеального состояния – на картине мыслимое, недостижимое, вечно возвышающееся надо мной и моими убогими иллюзиями, зовущая высота

таким образом, это спор

эти два яйца, возможно, и плод творчества на фоне безбрежности мира, причем этот плод хранит в себе эту безбрежность, и бесчисленные варианты гармонии — однако тут своя метафизика:

как бы ни была безбрежна моя фантазия, есть решительный разрыв между идеалом и реальностью, и это самый старый вопрос эстетики: моя гармония всегда в некой потенции и потому всегда уступает гармонии природы; однако, судя по всему, в замысле Магритта человеческий мир выигрывает своей непредсказуемостью, он всегда в процессе творчества, за ним будущее

в композиции «Арнгейм» 1945 года гармония горы противопоставлена гармонии рождаемой жизни

 

Интерпретации…

тут я понимаю, что попытки разработки таких символов очень условны, и рискованны, словно мы подошли к краю пропасти и заглядываем туда… дело опасное и неблагодарное, однако сам феноменологический метод субъективен и вовсе не гарантирует – и не ставит задачи точности воспроизведения замысла; существовала ли вообще эта точность?…

рассуждая на темы такого масштаба, ты невольно сумеешь лишь приблизиться к пониманию, поставить проблему, намекнуть на некие смыслы – дальше каждый пойдет сам

наконец, теперь мы возвращаемся, сделав круг параллелей, к заключительной строфе Гумилева:

Не раз в бездонность рушились миры,
Не раз труба архангела трубила,
Но не была добычей для игры
Его великолепная могила

эта гора – тоже могила; только у поэта могила – чистая условность, ведь его Орел взмывает в Вечность, никакой могилы на самом деле нет, если угодно, эта могила – торжествующий монумент бессмертия духа, в то время как у художника прах стал снова прахом

он вообще был скептик

 

интерпретации такого рода, для меня, вовсе не призваны навести какие-то мосты, сравнить и пр. – возможно, это лишь попытка понять движение духа…

в самом деле, этот прямой взлет акмеиста, этот поразительный гимн бессмертию – при определенной идентичности темы – находит в гениальной живописи Магритта явный контраст; и поневоле задаешь вопрос: а способны ли мы к таким полетам?

так что эта могила обретает новое значение, увы…