Жан-Поль Сартр. Читатель

видение художника – это своего рода непрерывное рождение
М. Мерло-Понти

1

автор просто пишет; зачем? – чтобы выбросить лишнее; при этом он даже может верить, что описывает окружающий его мир, описывает правдиво и пр., на самом деле он не может допустить идеи выражать себя, свою правду, свое мировосприятие – это было бы похоже на самоубийство

я выражаю вещи, которые мне мешают, которые необходимо прояснить, чтобы дальше жить в некоторой гармонии, которую я вовсе не стараюсь выразить на бумаге – к чему это мне? – чтобы дать другим пример, как надо жить?! – Господи, какая пошлость…

но писатель занимается именно этим: он пишет для людей; и видимо, вычерпывает, отбирает и формирует самое дорогое, даже святое, ценное, он создает примеры, символы времени, оттачивает стиль и не болтает ерунды

он верит в человечество, убежден, что так или иначе может воздействовать на общественное мнение, на отдельного человека и даже изменить его жизнь, принести прозрение и пр. вещи, о которых я не могу писать, потому что это чушь собачья…

моя болтовня ничего не значит и не может принести вам никаких прозрений; да хоть потому что ваши прозрения не во мне, а в вас (когда описываешь такие банальности, начинаешь мыслить, как осел), и мне до них никакого дела нет: я желаю прояснить некоторые вопросы, вот и все

для себя? – исключительно для себя самого, и письмо – просто способ мышления, вот и все; Барт заявил о литературе, что

функция ее в общем балансе нашего общества состоит в том, чтобы институировать субъективность

– вот я и устанавливаю (желательно, при помощи русских слов)

я не могу выйти за пределы своего сознания, это совершенно немыслимо по нескольким причинам: во-первых, и тут не все понимаю, а как же иначе мне начать судить с горы обо всей окружающей «реальности»? – во-вторых, уж в вас, мадам, тем менее понимаю, или совсем ни черта не понимаю

(чтобы покончить с темой: я вполне серьезно убежден, что если правы уфологи и нас действительно завезли из других миров, так очевидно, что мужчину и женщину завезли из разных галактик)

лишь только я нахожу в самом себе какие-то твердые установки, сразу становится ясно, что у других они совершенно иные, стоит лишь внимательно посмотреть и послушать (на что не всякий решится)

Деррида прав: нет никакого резона публиковать, то есть подгонять под ранжир, жанр, следовать нормам, пытаться выразить какие-то общие абстракции вместо реального живого опыта я; «публикующий – другой» ¹ – вот слово истины, и он другой по отношению к самому себе – то есть, никакой, он никто

разглашение – вот главное слово; оно сразу все меняет – почему? – да потому что интуиция живого ума содержится в таинстве писания, и чтобы не обратиться в открытки, не быть разорванным читающими и праздными, это знание нуждается в защите: ты должен сохранить цельность писания

то есть, если у меня такой вот стиль – значит он останется таким, нравится вам это или нет; тут не упрямство, а именно желание сохранить это (признаться, совершенно мне непонятное) единство…

 

2

Сартр пишет, что опус «по своей природе есть безмолвие» ² , то есть он снимает весь наружный шум, все привычные звуки и обстановку (и даже в физическом смысле: наступает тишина), однако проблема в том, что это требование современный зритель или читатель уже не может выполнить

мне кажется, они разучились безмолвствовать; вокруг столько слов, такие потоки информации захлестывают человека, что я наблюдаю его превращение в автомат: он читает или играет или говорит по телефону – он категорически не способен медитировать, какое уж тут безмолвие

и потому он не способен отдаться опусу, прочесть идею, понять смысл: не прорваться им сквозь эти завесы, сквозь потоки речи, информации и пр., весь мир есть сплошной непрекращаемый шум

и поэтому же в мире миллионы произведений, которые никогда не будут завершены; ведь опус завершается в чтении, в восприятии другого – я сам не могу его закончить, мой текст продолжается бесконечно, и я не столь озабочен созданием конечной формы, зачем мне она?..

а публика не умеет уже завершать – осмысливать, понимать, создавать свой образ текста, интерпретировать и пр. – вот и болтаются миллионы эскизов, весьма интересное явление культуры…

произведение существует, только если на него смотрят

этого существования оказывается недостаточно, оно призрачное; нет, они должны его понять и тем самым, в значительной степени, в данный момент, здесь и сейчас – реализовать; однако верно и обратное: оно существует только во мне, это истинно мое бытие и как отпечаток – мое произведение

мне нужны отпечатки для реализации существования, вот и все; а когда чужой его читает, он неизменно искажает, и это уже другое существование, другая история; именно поэтому я не могу объяснить ни одной строфы или картины, я могу ее раскрыть – разумеется, по-своему, иначе говоря: раскрыть свой мир в картине

для этого она и написана

произведение искусства – ценность, ибо оно есть призыв

я хочу кого-то куда-либо звать? – совершенно нет у меня и никогда не было такого желания, и тут коренное отличие от писателя, трибуна, вождя и прочих шизофреников; может ли опус стать призывом, если я не вкладываю в него такой функции? – запросто, но это уже не мое дело

мне тут видится вообще дефиниция ценности: что является ценностью? – святыней? – так вот, ценно все то, что пробуждает дух человека, оживляет его душу, повышает ее жизнеспособность, увлекает на со-творчество; ценность призывает, вырывает из небытия, вдохновляет, оживляет

наконец, дарует свободу

однако картина не может даровать вам свободу, не надо на это надеяться; свобода мне напоминает ткань, которую вяжут долго и упорно, день за днем, пытаясь наполнить ее содержанием (пустая свобода – это самая опасная взрывчатка на свете, надеюсь, вы это уже поняли)

Фромм пишет:

нет предела податливости человеческого существа…

но странно вот что: при такой изменчивости – уникальное явление в живой природе – человек вдруг становится ужасно упрям и негибок, когда дело касается его восприятия, вкуса, понимания самых простых вещей!

о чем это говорит мне? – да всё о том же: я никому не могу передать никакого реального, важного знания, это иллюзия профессоров, от которой они освобождаются лишь после долгих лет «плодотворной» работы

а настоящий читатель – гибкий и мягкий, как пластилин, он отдается тексту, и именно таким образом обретает собственную свободу! – Сартр прав, когда указывает, что опус «происходит из человеческой свободы»: я отчуждаю мысли, чувства, порождаю их – и они становятся свободными, отрываются от основы

да-да, делайте с ними что угодно, я тут совершенно ни при чем

таким образом нарастает объем моей собственной свободы; я как бы освобождаюсь от привычных устоев, шор, неясностей, страхов, подозрений и пр. и пр. – снимаю покровы, творчество – великая школа свободы; настоящая свобода – это деятельность; и другое: нетворческий человек по определению не может стать свободным

короче: свобода никогда не даруется — она созидается

 

3

у людей разное сознание; мы даже не представляем себе, насколько мы разные, по той причине, что все эти «общественные институты» только и делают что стремятся нас объединить, слить в кучу, превратить в массу, мерзость какая-то…

я не масса, заявляю об этом серьезно

и мое сознание и восприятие совершенно самобытны и неповторимы; я даже никогда не пытался (в зрелом возрасте, разумеется) кому-то что-то объяснить, то есть каким образом я смотрю, слушаю, воспринимаю и пр.

когда люди говорят о взаимопонимании, я знаю, что речь идет о вежливости

мое сознание особое: во-первых, нелегкая жизнь развила определенный психоз, и многие черты вертятся вокруг него по орбитам: например, пристальность есть оборотная сторона маниакальности, а безразличие к чужим мнениям и интересу, углубленность – изнанка отчаяния и пр…

итак, меня хотят посадить на грядку и растить по известному плану для соответствующей незавидной дальнейшей обработки; для этого существует мир-иллюзия

разбиваю иллюзию – как стекло аквариума, в который они меня поместили, и сколько угодно хлеба и зрелищ, только сиди спокойно; нет, разбиваю стекло, и там… то же самое? – не совсем, потому что теперь картина за окном будет меняться

если угодно, это анти-Фауст: тот все желал «остановить мгновенье» и тем самым придать всей жизни некий смысл, и мы помним, чем эта авантюра закончилась – а я разбиваю эти мгновения, потому что живу по совершенно иной модели, она звучит очень просто:

погубите душу свою во имя Мое!..

вон там лежат ее осколки

я так уверен, потому что совершенно точно знаю, что смысла в этой вот жизни, тут, в мире сем, нет никакого; никто его и не обещал, кстати говоря, и это вы все от лени и невежества его тут ищете (и некоторые из самых ретивых даже находят, вот чудаки!)

я не знаю, как там с этим мифическим Ахиллесом и черепахой, не думаю, что у черепахи так все гладко – но вот меня, обычную городскую черепаху преклонного возраста, действительно никто не сможет остановить – никогда
– только смерть
– смерть? – думаю, она тут тоже бессильна, потому что моя черепаха – мое прочтение, понимание, тексты и пр. – видимо, продолжит медленное, но верное движение
– перпетум мобиле?
– единственный, который я знаю

 

4

идея в том, чтобы разрушить ложный миф

философы не придают этому значения и не обозначали такой задачи, потому что делали это автоматически; без этого начального «удивления» и «вопрошания» не могло бы родиться никакой философии, а такое удивление немыслимо без свержения привычных представлений

наше сознание построено именно на привычных значениях, иначе человек не мог бы передвигаться в мире смысла; однако теперь ситуация меняется, и мы способны разрушать этих идолов и поняли простую истину любого настоящего познания: оно бесконечно, и смысл содержится в нем самом

то есть в процессе, а не в результате

и отсюда, картина, на которой мы видим осколки пейзажа – ретенции, выражаясь термином Бергсона – которую художник оставляет без внимания, чтобы идти дальше; опус – ничто, творчество – все

кстати говоря, я вижу, что вам неудобно смотреть на эти осколки: а может, там совершенно другая картина, как? – но тут все просто: вам надо просто собрать их и составить – уже свою картину, иначе никак не получится

это не самое интересное; главное, мне кажется, в том, что Магритт пишет сам пейзаж за окном нарочито пластично, это не реальный пейзаж с травкой и солнышком, это именно живопись

вот где собака зарыта

а кстати, травку и солнышко, холмы и поля мы воспринимаем просто и естественно, тут нет никаких проблем, поэтому все рацеи философов-академиков про «метафизику восприятия» и особенно их примеры типа «вот, я вижу дерево; но что я вижу на самом деле?» – чепуха, и весьма долго вредили нам и тормозили развитие настоящей серьезной мысли

а вот живопись – совсем другое дело; поляна на картине и реальная поляна – разные явления, и с первой вам придется повозиться; Магритт пишет первообраз, который невозможно зафиксировать на холсте (или стекле, или в сознании – это самое существенное)

я делаю наброски один за другим и не могу приблизиться к первообразу, выразить сущность вещи;

это феноменология, бесконечный ряд феноменов при наличии некого ноумена, который мне неизвестен

это притча о восприятии, где представлены два его типа: первый: жить в доме с закрытыми окнами, в которых вы видите некие привычные картины, и весь мир вокруг вас устойчив, и вы никогда не задаете вопрос, а существует ли на самом деле то, что вам чудится – и насколько существуете вы сами

а второй – это мышление, т.е творчество как вечное сомнение, разрушение и созидание для нового разрушения; вы отбрасываете эти проекции, выметаете осколки и продолжаете бесконечное движение

 

Джакометти написал:

Я лично думаю, что Сезанн искал глубину всю свою жизнь

глубина становится для кубистов идеей-фикс, и далее лишь ее и ищут; это объясняется той враждой к горизонтали, к плоскости, к истории, которая развивается в противовес многим умным историческим исследованиям, которые на самом деле не стоили и гроша

их главными героями стали такие «гении», как Наполеон, Атилла, а в наше время Гитлер; история в ХХ веке доказала свою полную никчемность, и если, например, вы желаете создать настоящую школу, исключите этот предмет из программы сразу – как учебный предмет

художники стали искать глубину, вот и начались проблемы, однако они сразу поняли, что тут «болезнь не к смерти»; на бесконечных равнинах земных они открывали горизонты, которые и не снились академическим мыслителям в их пыльных кабинетах

например, ваша диалектика давно устарела; она сформулирована для обучения новичков, а точнее, для системы, а не для истины; она не учитывает потребностей моего сознания, которое усыхает в этом бесконечном отрицании

форма есть акт убийства содержания

я никогда не смогу написать этот пейзаж, ведь очевидно: чем больше я знаю, тем сложнее запечатлеть все это в какой-то конечной форме, ну верно: вечная проблема Фауста, чье универсальное знание не давало ему цельного знания, вечная проблема любой философии

и она сама становится шорами, коробкой, из которой я не могу вырваться в этих тщетных попытках определить хотя бы что-то – весьма трагическая ситуация мыслителя, который двадцать веков выясняет, а существует ли он и в какой степени!

вот поэтому картина Магритта и названа «Освобождение»: мы ломаем к черту эти шоры и всевозможные коробки, камеры, кафедры: никакого покоя, никакого порядка; если вы пишете, что существует природный хаос, а там где-то есть божественный Космос, куда вы направляетесь… так?..

это все красиво и, думаю, правильно, однако при этом вы вдруг, в нужный момент, забываете собственную формулу; смотрите только на цель, а не на путь; забываете о том, что в этот сияющий рай гармонии и истины можно попасть лишь из хаоса

доброго пути

---

1. Ж. Деррида. О почтовой открытке…

2. Ж.-П. Сартр. Что такое литература, с.44