ГлавнаяДраматиконТеатрШекспир. «Ромео и Джульетта»

Шекспир. «Ромео и Джульетта»

Звукорежиссер Сергеич истый фанатик оперы. Наша дискуссия о Ромео сразу пробуждает его хищное внимание. У него волосы клочьями по сторонам лысины, узкое лицо и внимательные глаза. Мне кажется, они не смотрят, а слушают…

Сейчас он полетел на крыльях:

— Какая разница между творением Шекспира и операми! Романтик Берлиоз придумал фантазию, в которой мало вокала, и гремит траурная мощная музыка. Это всемирная трагедия любви, которая никогда не уживётся в мире. Её пишут иными красками, в ней живут иначе… У Беллини в опере «Капулетти и Монтекки» история меняется: Тибальт не убит, вообще нет крови, а в нежных ариях и мелодиях столько нежности и неги, столько красоты, что подспудно понимаешь: такое в мире немыслимо. В истории, рассказанной Беллини, нет серьёзности, трагедии, собственно, нет…

 

Маэстро замечает, допивая вино из высокого бокала:

— А ведь трагедия это не когда погибает герой (тогда каждая жизнь трагедия), а когда обнажается мировой слом, нравственный, духовный тупик.

— У Шекспира, — подхватывает Анжело, — всё дело в этой уловке. Драма ошибки /ошибки Ромео, который не понял, что любимая только спит/ превращается в трагедию — мне кажется, это слабо, я не верю, маэстро.

— А тут не в том дело. Это потому что любовь, самое светлое чувство, немыслима, не по силам человеку, не может длиться; она должна сгореть, чтобы стать легендой. И в глубине замысла: идея о примирении трагедией.

— Даже так? — завожу его я.

— Её нельзя вписать в мирскую жизнь, и вся мировая жизнь /шекспировский мотив/ лишена любви как основной оси, опоры, смысла. В этом главный пафос трагедии. Человек не может шутить и комбинировать, все равно любви, такой любви, не сохранить: она непостижима, демонична и выше человека, как Сам Бог.

 

— О, вы правы, маэстро! — кричит Сергеич. — Я вам расскажу… В последней сцене умиротворённый Ромео вдруг понимает, что все иное в мире — все, кроме любви Джульетты, — не стоит и гроша: тут страшное прозрение юности о смысле жизни, прозрение именно юношеское, потому что в любом ином возрасте человеческий разум уже лишён этой остроты и однозначности, если хотите, — цельности…

У Беллини Ромео плачет о своей судьбе, у Шекспира он восторженно идет по тропе любви к смерти.

Я тоже бросаю замечание, чтоб знали, что я не только летописец:

— Предсмертный монолог Ромео в 5 акте страшен, это по сути уже не слова живого человека. В великих трагедиях последние монологи всегда произносят уже мертвецы.

 

Светлый Ромео… Как трудно все это действительно понять… Вот, он закалывает Париса и говорит:

I’ll bury thee in a triumphant grave. —
A grave? oh, no, a lantern…

Парису повезло: он будет находиться в склепе Джульетты, рядом с вечной красотой, её любовь обращается в целый мир для Ромео, а мир внешний перестаёт существовать. Если угодно, это безумие /иначе человек не может лишить себя жизни/. Сама жизнь теряет смысл без неё, и смерть бессильна: смерть

Has had not power yet upon thy beauty…

Он примиряется с Тибальтом, обещает отнять собственную жизнь той же рукой, т.е. мстить за Тибальта самому себе; нет более вражды, любовь воцаряется в этом склепе, и отсюда уже нет возврата в мир людей, где кипит злоба, и даже два враждующих семейства, вступив в склеп Джульетты, примиряются…

Пути назад нет:

…And never from this palace of dim night
I part again…

— он “никогда не покинет этот дворец тьмы”, потому что невозможно жить в мире, полагая, что жизнь пуста, а смерть прекрасна, ведь мертвая Джульетта все равно прекраснее всего в мире… Черви объявляются хранителями и слугами! В нежном безумии Ромео отвергает даже звезды, чей свет он желает «отряхнуть с кожи»: нет правды во Вселенной, кроме любви. Но, чтобы понять это, надо прожить жизнь… Парадокс в том, что он и прожил за эти дни целую жизнь.

*

— Да! Нежные кантилены Беллини увлекают в светлый мир юношеской любви, вами овладевает некий волшебный транс; трагедия Шекспира выводит зрителя на кромку великой и жуткой тьмы.

— Пушкин верно заметил о «Макбете»: «Как заглянуть в пропасть.»

 

Маэстро вздымает палец:

— Именно в этом суть шекспировского гения: любовь есть величайшая и страшная сила, она выше общества, личного, этики, порядка, всего того, во что верует обыватель. Герои Шекспира парят надо всем этим, завораживая влекущей жутью.

И мы никогда не будем это ставить. Их никогда не сыграют юноша и девушка, не говоря уже о возрасте героев /14 лет!?/, потому что Шекспир выделяет человеческий возраст как эпоху: вот эпоха первой любви, любви смертельной, увлекающей всего человека, когда весь мир гаснет, и остается только любимый. Мы знаем о такой любви. И кто знает о ней, тот понимает, что сыграть её нельзя! Ни в каком возрасте. Ведь в зрелости, когда мы понимаем это, у нас нет уже той пронзительности ощущений, той веры в любовь, той растворенности… многого в нас нет, чтобы придать хоть какую-то достоверность этому светлому ужасу… И думаю, пьесу Шекспира по-настоящему довольно трудно сыграть.

*

…что-то заставляет слушать эти последние сцены снова и снова, и вдруг понимаешь, что нас мало волнует эта средневековая вражда семей, вся эта мутная волна убогой вековой вендетты — мы пытаемся увидеть в роковой ошибке какой-то высший смысл: его совершенно не имел в виду автор, это и есть исконный сюрреализм, когда придуманное неожиданное сочетание выявляет вдруг тайный подтекст — так графику нравится именно то, что оттиск есть нерукотворное, тут кислота, огонь, металл, сила давления соединяются в страшном синтезе, и человеческая воля мало что значит —

и поэт творит, ведомый высшей волей, сам не понимая те сто причин, по которым они оба должны так нелепо умереть; да, он ощущает гибельность любви в мире ненависти, но только ради этого писать такую сцену было бы страшным скепсисом, нелепостью какой-то… даже в его черные дни — а их было немало в этой бурной судьбе;

однако когда отравленный смотрит на пробудившуюся возлюбленную, тут поэт мыслит о исконном неравновесии страсти, в которой мы никогда не застынем как две равнодушные чаши весов, но вечно находимся или внизу — в бездне отчаяния (она меня не любит, все пропало!) или на недостижимой высоте счастья — да это гениальная схема страсти, которая, как шторм, имеет целью вовсе не гавань, а — смерть! — и страсть влечет к смерти как к полному воплощению, а оно и не мыслится иначе, потому что страсть вне закона человеческого и, говорят, вне закона Божьего —

и мы никогда не сможем насладиться ее плодами: она смотрит на умирающего Ромео, понимая, что так и не смогла пожать плоды любви, это выше сил человеческих и самой нашей банальной и убогой жизни, и потому поэты вечно посылают своих влюбленных героев туда, откуда нет возврата, и Гайдэ Байрона, лермонтовская Тамара или пушкинский Ленский умирают в миг высший, после которого явно следовало бы снижение, растворение в суете и банальности реальной жизни

8 июля 2020

Показать статьи на
схожую тему:

Оглавление
  1. А.С. Пушкин. "Каменный гость"
  2. А.С. Пушкин. "Моцарт и Сальери"
  3. Альфред де Мюссе. "Андреа дель Сарто"
  4. Герхарт Гауптман. "Бедный Генрих"
  5. Морис Метерлинк. "Аглавена и Селизетта"
  6. Софокл. "Эдип-царь"
  7. Уильям Шекспир. "Гамлет"
  8. Эдмон Ростан. "Сирано"
  9. Эдуардо ди Филиппо. "Призраки"
  10. Еврипид. "Медея".
  11. Теннесси Уильямс. "Орфей спускается в ад"
  12. Дэвид Стори. "Дома"
  13. Ф. Шиллер. "Разбойники"
  14. Ф. Шиллер. "Валленштейн"
  15. Генрик Ибсен. "Дикая утка"
  16. Еврипид. «Ипполит»
  17. Уильям Шекспир. "Король Лир"
  18. Генрих Ибсен. «Улаф Лильекранс»
  19. Платон. Гиппий
  20. Жан Расин. "Британник"
  21. Мольер. "Тартюф"
  22. Иоганн Вольфганг Гёте. "Фауст"
  23. Пять Дон Жуанов
  24. Софокл. "Электра"
  25. Фридрих Шиллер. “Орлеанская дева”
  26. Эжен Ионеско. "Носорог"
  27. Эжен Ионеско. "Бред вдвоем"
  28. Еврипид. "Ифигения в Авлиде"
  29. Фридрих Шиллер. "Разбойники"
  30. Софокл. "Антигона"
  31. Байрон. "Манфред"
  32. Корнель. "Полиевкт"
  33. Шекспир. "Ромео и Джульетта"
  34. С. Кьеркегор о трагедии
  35. А. де Мюссе. “Лорензаччо”
  36. Александр Островский. Последняя жертва