ГлавнаяДраматиконТеатрПять Дон Жуанов

Пять Дон Жуанов

Сегодня на сцене собрались они все.

У Гумилева типично романтический конквистадор чеканит строфы:

Моя мечта надменна и проста
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лаская новые уста.

 

Это человек, который придет к холодному очагу:

Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом.

 

Он чужд всем, он вечный скиталец по земле в поисках новых радостей и приключений. Этот Жуан не слишком отличен от классического — персонажа пьесы Молины. Наша тягостная земная жизнь не для него, он как бы порывается взлететь.

 

Но вот веселые аккорды, и по сцене поскакали дамы и кавалеры. Он главенствует над ними, светлый бог праздника любви…

Моцарт превращает его в светлого бога: этот «Адонис, вечной лаской прельщенный» — незабываемый, сияющий, ангельский образ. Его Жуан как бы витает над земным — это бог любви. Его ничто не способно замарать, он чувствует красоту, ибо она в душе его. Он перелетает от женщины к женщине подобно пчеле, которая собирает золотистую пыльцу, и на какой-то миг веришь: мы созданы для любви! Но любить — это великое искусство чувства и души, само желание — волшебная сила!

Кьеркегор в восхищении, граничащем с экстазом, называет его «духом чувственности», который «покинул этот мир», он «колеблется между бытием идеи и индивидуума», он соблазняет так же, как волны бьются о скалы; само понятие чувственной любви, высокой, тонкой, не предполагает верности: он любит всех, он соблазняет всех!

Он желает полную женственность в каждой женщине, и в этом желании заключена чувственная, идеальная сила, которой он мгновенно покоряет. Отражение этой громадной силы поднимает и развивает предмет ее, который наполняется небесной прелестью в отражении этой страсти… И потому все различия в женщинах испаряются перед его глазами по сравнению с одним общим: их полом.

Итак, поднимающий любую женщину до небесной высоты полубог, вне времени и пространства, в своем, сияющем мире любви! Чудная сказка — и каждая нота Моцартовой оперы пронизана этим сиянием, этими брызгами огня. Тут вечное чудо, которое мужская любовь может произвести с женщиной, которая тотчас преображается, и небесная прелесть мелькает в самых обычных чертах. О, нет — для этого Жуана нет обычной женщины!

Наверное, в каждом из дон Жуанов есть отблеск других — так и моцартовский образ, естественно, отразился на мольеровском. Но этот дон Жуан иной. Две фигуры — Сганарель и дон Жуан, слуга и господин — застыли друг против друга. «Моего дон Жуана я знаю насквозь!» — хвалится Сганарель, а дон Жуан мрачно присматривается к этому человеку, пытаясь понять его простодушное звероподобие…

В нем нет такого всесилия, он не владеет красотой — она восхищает его и легко увлекает. Он поэт. Вот главный нерв, моцартовский, но как он преобразился:

Сердце мое, я чувствую, способно любить всю землю!

 

— а эту страсть, это великое чувство пошляк слуга рассматривает как желание погрешить, как простой и пошлый порок. Сганарель — здравый смысл, сплетенный с героем и мучающий его. Ему «платье придает ума». Сганарель — бред здравого смысла. Однако ведь и господин его — воплощение здравого смысла. Помните, во что он верит? В то, что 2+2=4!

Итак, в первую очередь, пьеса Мольера поднимает тему позитивизма, возможности при помощи рассудка разрешить мировые загадки. Дон Жуан в напряженном поиске истины, однако, кроме указанной формулы, маловато на свете абсолютных истин. Это обреченность знания, обреченность веры. Это жажда понять что-то большее, чем 2+2=4.

Мольер заставляет двух синьоров — Алонсо и Карлоса — столкнуться с героем, убийцей их брата, который спас им жизнь. Как они поступят? Жуан ожидает смерти. Однако они действуют по логике — опять здравый смысл! — «послушные велениям разума, а не слепым порывам гнева», и постепенно вырисовывается идея. Разум — бич человека, он заставляет нас стирать природные грани, глушить чувства, и уж какое там «любить всю землю»! — простую, конкретную женщину, вот эту простушку Метьюрину и то любить запрещено! Постепенно вырисовывается картина мрачной каменной темницы, в которой мечется светлый дон Жуан, чьей любви, громадной, неземной, прекрасной и разрывающей, просто нет исхода!

И тогда он бросает самый страшный вызов…

Кто такой командор? Это каменный монумент, увековечивший все обывательские добродетели, торжество здравого смысла, неприступная его твердыня. Командор — это многоликое божество толпы, каменная, мертвая морда, в пошлом великолепии нависшая над миром — и убивающая дон Жуана. Величие любви встало против всесилия камня. Но ничто не способно одолеть камень.

Именно этот мотив стал главным для Пушкина, когда он взялся в Болдине писать своего дон Жуана.

«Дон Жуан» на сцене… Я представляю:

поэта — который легко врет отцу, страстно говорит в сцене со слугой, выражая искреннее возмущение, порыв к своему небу, веру в своего бога: он умеет пошутить, он весел и игрив в своей детской простодушной гениальности моцартовского Адониса,

меланхолика — уставшего и не верящего ни во что (кроме известной формулы), и его монолог полон ненависти, которая перерождается в гибельную отвагу в сцене со статуей; это самоубийца, решивший покончить счеты с жизнью или шагнуть за предел, положенный ему убогой природой, образ громадный и страшный,

ясного и юного бога, ступившего на грешную землю, и с печальной улыбкой созерцающего каменного командора, который стоит, придавив своей громадой все чувства, устремления, порывы людей…

Сколько в нем силы юности, поэзии, веры в порыв против ханжества и мракобесия мира сего! И он гибнет — не повезло лишь убогому слуге, который остался «без жалования» посреди этой вселенской битвы света с камнем.

***

А тут рассказывают, что Эфрос, ставя своего Жуана, показывал его греховность и безысходность греховного существа, которое обречено шагать до конца, и с каждым грехом в отчаянии осознает свою обреченность — и гибнет как бы даже с облегчением.

Великий образ часто становится отхожей ямой, в которую самые разные люди находят возможным спускать свои отходы. Однако в данной трактовке был смысл тот, что неверие губительно, и в неверии живая душа стремится погибнуть.

Не он соблазняет, а сам соблазняется красотой, говорил Эфрос, как бы слабея и уже не в силах противиться соблазну, не имея духовной силы для сопротивления? Соблазнился соблазнительным Жуаном сам режиссер, видимо…

 

Нет, иные Жуаны привлекают нас — не скучный наш современник, мрачный и разочарованный, который стремится в грехе отыскать последнюю приманку для отупевшего чувства…

Как светлые демоны, они вечно юной улыбкой прельщают сердца. И любая женщина за миг с ним отдаст жизнь и в придачу вечность!

Их порыв метафизичен. Их цель — понять, продвинуться хоть на йоту в понимании этой сложной загадки противоречивого существа, которое так ясно отражает небесные черты и так явно страдает от земных.

Они — люди, живущие в мире вечной любви и напоминающие нам, существам с бегающими глазами, что когда-то и мы были — боги.

 

 

ФИЛОСОФИЯ ПРОФЕССОРОВ

Знаете, чем отличается великий мыслитель от университетского профессора? Мыслитель смотрит на философию как на драму, а профессор убежден в цельности нашего сознания, к которой тщетно — но зато реально, — стремится мыслитель. Поэтому у профессора всегда получается более или менее законченная картина мироздания и он может ответить на ваши вопросы о смысле жизни: он внутренне спокоен, а потому и бесплоден. А мыслитель, напротив, настроен пессимистически, потому что в реальном поиске не видно конца пути.

Получается странный парадокс современного искусства /а философия тоже искусство/: действительность мертва на реалистических пейзажах, и именно в абстракции оживает мир реальных чувств и идей. Это ведь сама современная душа, вдруг ощутившая свою разбросанность и раздробленность перед лицом тайного хаоса и страшных угроз цивилизации.

Философская интуиция поэтов и мыслителей обладает охранительной силой, оберегая их от растворения сознания в тривиальных вещах, заряжает их волей к конкретному воплощению. Такое искусство и такая мысль созидают, а не отражают. Творец отдохнул в день седьмой и продолжает Свое бесконечное творение, и, подражая Ему, художник тоже созидает великое и нетленное светлое Бытие — в противоположность серой и убогой «действительности», которой тешится плоское сознание обывателя: дай им Бог отыскать в ней свои маленькие радости…

*

— Модернизм — драма… Может, точнее, это драма человечества, а не модернизма, который просто взяли и проигнорировали. А когда поняли, что далее игнорировать нельзя, что миллионы людей уже увидели в нем великий смысл, критики проявили грубую изворотливость: они стали говорить о «детской любви Дельво к скелетам» и Дали — к пустыням, стали составлять некие логические схемы, согласно которым такой-то и должен был писать так-то, стали втягивать мастеров в свои убогие догмы. Догмы такого рода резиновые, это давно известно. Простые психоаналитические объяснения сложных философских идей вполне устроили публику. Искусство стало чем-то вроде шута, к которому король /здравый смысл/ приказал относиться всерьез.

— Мне же всегда казалось, — говорит Анжело, сворачивая задник, — что модернизм — страшное и необычное, меня каждый раз охватывало изумление и трепет, и я вовсе не понимал, почему это такие картины или фильмы и должны были явиться? И мне хотелось понять, в чем эта /видимо, страшная/ мука, в чем главный вопрос? Описать этот тупик — а я чувствовал, что это тупик /а потому и надежда/…

И я понял, что только в сотворчестве можно их понять. Человек, не бравший в руки кисти, никогда не войдет в эти миры. Это стратификация, вот и все: кто-то остался за бортом искусства и пусть сочиняет психоаналитические бредни про то, что это и должно было с нами случиться и не надо пугаться. Он никогда не откроет в них восторга и упоения, песни и рая. Никогда не поймет, что юному Полю Дельво было совершенно наплевать на скелеты как таковые: просто, под руку попались. Он умел в них выразить Сокровенное.

8 ноября 2018

Показать статьи на
схожую тему:

Оглавление
  1. А.С. Пушкин. "Каменный гость"
  2. А.С. Пушкин. "Моцарт и Сальери"
  3. Альфред де Мюссе. "Андреа дель Сарто"
  4. Герхарт Гауптман. "Бедный Генрих"
  5. Морис Метерлинк. "Аглавена и Селизетта"
  6. Софокл. "Эдип-царь"
  7. Уильям Шекспир. "Гамлет"
  8. Эдмон Ростан. "Сирано"
  9. Эдуардо ди Филиппо. "Призраки"
  10. Еврипид. "Медея".
  11. Теннесси Уильямс. "Орфей спускается в ад"
  12. Дэвид Стори. "Дома"
  13. Ф. Шиллер. "Разбойники"
  14. Ф. Шиллер. "Валленштейн"
  15. Генрик Ибсен. "Дикая утка"
  16. Еврипид. «Ипполит»
  17. Уильям Шекспир. "Король Лир"
  18. Генрих Ибсен. «Улаф Лильекранс»
  19. Платон. Гиппий
  20. Жан Расин. "Британник"
  21. Мольер. "Тартюф"
  22. Иоганн Вольфганг Гёте. "Фауст"
  23. Пять Дон Жуанов
  24. Софокл. "Электра"
  25. Фридрих Шиллер. “Орлеанская дева”
  26. Эжен Ионеско. "Носорог"
  27. Эжен Ионеско. "Бред вдвоем"
  28. Еврипид. "Ифигения в Авлиде"
  29. Фридрих Шиллер. "Разбойники"
  30. Софокл. "Антигона"
  31. Байрон. "Манфред"
  32. Корнель. "Полиевкт"
  33. Шекспир. "Ромео и Джульетта"
  34. С. Кьеркегор о трагедии
  35. А. де Мюссе. “Лорензаччо”
  36. Александр Островский. Последняя жертва