ГлавнаяДраматиконТеатрМорис Метерлинк. «Аглавена и Селизетта»

Морис Метерлинк. «Аглавена и Селизетта»

I

Мы сразу видим ее. Аглавена везет горе и страдание во имя высшей любви — наверху, над декорациями я высвечиваю ее фигуру, парящую над сценой наподобие ангела, но музыка Шенберга — она тревожная и рваная, наплывающая волнами… Так душа боится любви — и вот две фигуры влюбленных, даже не подозревающих о надвигающейся драме. Звучат строки письма… Тревожно кричат чайки.

Видение исчезло. Бабушка ворчит, что никто не может вылечить ее — мирские болячки и заботы поглотили все их внимание, поэтому они не могут по-настоящему любить… И я размышляю о любви. Что она такое — природа или Бог, естественное чувство или космическая сила, взрывающая реальность мирной жизни?

 

Обрыв прямо в зал… Зал — море, зрители сидят, а вокруг оно бушует, и героиня свешивается над залом…

Селизета скользит над обрывом. Она рассказывает застывшей с мраморной улыбкой Аглавене о своей любви к природе. Ах, вот в чем дело! Она знает и любит только природу, для нее, бедняжки, крики птиц и рев моря, голуби и дельфины и кто там еще — все это какие-то чудеса, она не ведает “иного, высшего огня”

СЕЛ. Вы устали?

АГЛ. Да, слегка…

Вот что! Не очень-то им интересны твои птицы и голуби, Селизета. И воцаряется молчание. Они вдруг застыли в пучке света и глядят ввысь… Тишина, только легкий шепот волн из зала. Они слушают молчание. Рокочущая музыка нарастает — идет новая любовь, страшная и влекущая, горняя, сметающая. убивающая! — берегись, человек!

Моя маленькая Селизета, любовь природная, скромная и привычная, она умеет утешать от боли земной, оттого Аглавене хочется плакать: бедна душа земная…

 

И теперь ночь… Они спят, проплывая в пространстве сцены в зеленоватом свете, и волны снова тихо шуршат по гальке… и слова Красоты звучат в сознании, замирая и обрываясь, непонятные. непостижимые для нас:

— … И почему… и почему так хочется плакать, целуя вас… пусть поцелуй будет печатью, которая скрепит наше молчание на эту ночь… эту ночь…

Он хочет бежать от Аглавены, чтобы снова увидеть ее — все в движении, это взрыв чувства, красота заполняет все; невыносимое очарование слова; счастье парадоксально и грозно, все трагедии и вся боль мира спят в его недрах.

Они сплетаются, и речи их сплетаются. Приподнятые над сценой скользят в сплетении растений… Речь их стала громкой и восторженной, музыка гремит гимн. Твердость и четкость в их словах, которых не понимает несчастная жертва… Она пробегает по цене, словно утеряв направление движения — направление жизни…

Но и они блуждают в лабиринтах декораций, не ведая, кого встретят, и снова поцелуи, и музыка бродит, как пьяная, мелькают огни, целующиеся пары мельтешат перед нами

 

МЕЛ. Я не могу любить тебя как сестру! не могу — не могу…

Эта любовь принимает земные формы, тут люди слепы и не в силах поверить в чудо, в необычное;их увлекает в бездну, они не могут управлять своими чувствами, отсюда безответственность человека в духовной сфере — а он страшится этой высокой безответственности и стремится назад, в привычные координаты, где у него иллюзия, что он чем-то управляет

Мелеандр устанавливает лампу — она убирает лампу; он накидывает на нее плащ — она скинула плащ! Они дрожат не от ветра и сырости — что-то жуткое гонит их на обрыв, волны рычат, крики чаев, и музыка, музыка гремит, никуда не укрыться!

— Это ты плачешь, Аглавена?

— Нет, то мы плачем, Мелеандр!

И плачущая Селизета проносится в глубине, и он бросается с криком за ней. Аглавена одна застыла над обрывом с торжествующей улыбкой богини.

Теперь сад, тишина, редкие крики птиц, и они вдвоем — две девушки на скамейке — их руки и лица все время в движении, это балет нежности — тихо-тихо звучат слова признаний…

— Я не знаю, что делать, чтобы не причинять зла тому, кого любишь —

Селизета пытается вырваться, но не в силах разорвать сеть этих слов, этой нежности и грусти,

— А… ты не слушала?

— Слушала!… Я ревную сама к себе… я — что с нами происходит?

А ведь половина человечества живет уловками, потому что не понимает настоящей любви и красоты (она хочет конкретной и привычной любви, а не этой высокой и гибельной) Она хочет оставаться “ничем” — она встает и кружится в беззвучном танце пылинки… Одна струна легко подыгрывает ей тонкими взрыдами.

Она несчастна, но вырваться уже нельзя и нельзя вернуться к прежней мирной любви — никогда…

Селизета плачет:

— Во мне нет ничего, что он мог бы любить — н и-ч е-го

— Поцелуй меня и поверь мне —

И мы уже не слышим ее слов, их заглушила музыка и объятие Аглавены. “Смелость быть доброй…” — вот слово! Она приходит даровать высшую красоту и добро, да есть ли у нас силы взять это?

И получается, что все мы одинаковые; на этой высоте различий нет, но там опасно, там трудно дышать

 

Гремит музыка, и мне становится страшновато… Свет зажигается и высвечивает их кружащие фигуры со всех сторон.

Психологически человек чувствует себя ничтожеством перед этой высотой. Вся эта сцена — извержение света. Эта любовь, эта красота открывает новый мир и возможность истинного добра, но нужна сила отречения и жертвы для завоевания этого мира.

Селизета не может препятствовать им, она бессильна; это плач по земной любви: она извечно ущербна и рождает драмы; мы бежим ее наивности и простоты и ищем высшего — и гибнем заплутав в нем. Этот апофеоз гремит теперь над залом, и они качаются на солнечных качелях — кто они, люди, птицы?- и нежно звучат их слова, теперь это радостные слова, с каждым повтором все выше их уносит музыка, так что становится страшно за маленькие фигурки в волнах симфонии…

 

Теперь темно. Дом, скрипят половицы, как же громко они скрипят. Эта бабушка — старая мещанская истина, которую не опровергнуть. Медленно звучат слова.

Мне режиссер приказал вообще не давать света. Там только две свечи, и все. Почти никого не видно. Медленно звучат слова и двигаются фигуры. Как на дне моря…

Ты знаешь, ты мой свет. Живые очертания лиц и событий высвечены только потому, что есть ты, а вообще-то мыслящий человек не должен стремиться раствориться поскорее в этом мраке, среди скрипа и жалоб, — он обязан хранить свет. А жизнь толкает нас вниз, вниз, во тьму, где кишат двуногие — погоди. не спеши туда! Все дары там гнилые давно, посмотри вокруг, тут мир в свете и в цвете, тут музыка понесет нас к солнцу…

Медленно звучат слова и двигаются фигуры. Темно… свеча погасла… Еще фраза… еще… Тишина.

 

II

Мне кажется, нельзя принимать духовные дары как должное; труд души обязателен, иначе это опасное сострадание вовлекает в гибельный круг. Так что никто никого не может ни погубить ни спасти. То есть, именно многих губит то, что они принимают эти дары — нежность и любовь, жертву и труд — с простым “спасибо”, а то и его забудут произнести…

 

Мы не ведаем своей души, и не ведаем совершенной красоты Она, Аглавена, ошарашивает… я смотрю, как развивается этот странный роман трех, в котором моя бедняжка Селизена так страдает… и ей кажется, что она мешает им.

На самом деле, как убоги наши представления о любви, о связи между людьми! Великая нежность спаивает их, а ей кажется. что ее слабая воля способна разорвать эти звенья, сплетенные Самим Создателем! мы всего боимся, и потому несчастны, и что жалко — убого и немощно несчастны… — вот причина слабости и слепоты.

Красота влечет и убивает, она ослепляет, и это счастье, остальное меркнет в ее лучах, поэтому тут нет выбора

МЕЛ. Нет иного источника, кроме красоты

В замедленном балете скользят тела… Постепенно начинают звучать его слова о том, что нельзя ревновать к душе…

— …а все, что еще можно бы сказать тебе, нельзя говорить на земле…

 

Они возносятся над землей… любовь — великий парадокс, она не может стать неземной, нуждается в телесном, плотском, — и их руки ищут друг друга — на тонких прозрачных тросах скользят они в пространстве под шепот волн и музыку — да, они нужны друг другу, однако все рвется ввысь, это парадокс духовной любви, которая никогда не примет идеального облика, никогда не осуществится…

Но зачем нам дан образ этой любви, которая так присуща нашей бедной душе и которая никогда не осуществится?

Селизета счастлива, но она перестала понимать себя и других,обратилась в бледное существо, элемент в системе этой неземной красоты, ноту апофеоза — растерянно она роняет свои реплики, поглощаемые музыкой и криками птиц.

Мелеандр торжествует. Шаг его энергичен, голос полон и радостен. Вера в Аглавену — святую красоту и правду, абсолютна в нем, и потому все человеческие связи слабеют, человек бессилен что-то изменить, никто никого не может понять до конца. Искусство ослепляет, лишает сна и сил, воли и понимания окружающих, это как взрыв света — и жарким светом я обдаю героев, танцующих танец-поцелуй…

Все правда… Тот, кто пришел насладиться звуками и чарами и потом спокойно пойти спать, ничего не получит или погибнет — т.е.в любом случае погибнет

— Она не ошибается!

Мраморная статуя Аглавены застывает в серебристом луче. Она богиня.

Моя милая девочка, ей суждено погибнуть… Ведь обычный человек не в силах вместить красоту, и Аглавена хочет уйти; ей не место в мире людей, в ее лучах человек становится винтиком, блекнет, и мы не в силах отвечать ее высочайшим требованиям. Нарастает главная тема: эта простота и наивность земная против мудрости и красоты духа; тут искание идеальной любви, но такая любовь на земле — утопия, человек не приспособлен выдержать высшие духовные порывы. И доброта высшая не понятна людям, она должна быть ”человечной и безумной” — мы никак не можем вобрать божественный свет и мудрость, мы только люди! Рыдая, кричит Аглавена свои слова об этом:

— Самое крохотное земное существо прекраснее меня!

 

Аглавена пытается вобрать земную мудрость, не для того, чтобы стать еще мудрее — это невозможно! — просто чтобы жить!

— Награды нет, мой бедный Мелеандр…

Это уже мелодичный стих, она наигрывает на гитаре и поет, поет без устали одно и то же — награды нет, мы любим любовью тайной и никто в мире сем никогда не сможет нас понять и разделить нашу любовь. Мы странники в вечном одиночестве во мраке земных дорог…

И тут нарастает главное — главное в действии — это магическое напряжение чувства, ток, пронизывающий героев, и она, моя бедная малышка, именно не выдерживает этого нечеловеческого напряжения — атмосфера наэлектризована, высшие духовные движения тут, перед вами, их расширенные зрачки, замедленные жесты, звучные слова, страдание, страдание! — какой тут накал чувств!

И Аглавена печально и мягко говорит ему главные слова:

— …Не настал еще час для такого единения…

Для такой жертвы и счастья, безумной радости единения душ… Души не готовы. Люди откатываются во мрак мира сего… Печаль звучит в музыке, и свет меркнет. Они рыдают. Кричат чайки. Но Селизета чувствует в себе теперь живую душу — она была бы ничем, если б не они; однако…

АГЛ. Вправе ли мы пробуждать тех, кто спит?

Я смотрю на них внизу, на сцене, и думаю об этих словах. Мы пробуждаемся для смерти — потому что видим свое ничтожество и не обладаем достаточной силой духа и верой в себя, в идеал, чтобы пройти сублимацию. Потому и Аглавена говорит, что хочет умереть, чтобы стать еще счастливее. Пределы стерты, теперь сцена — бесконечность. Звезды несутся вокруг них, гул Космоса охватил притихший зал…

— Вправе ли мы пробуждать тех, кто спит?

Что же лучше: спать и видеть земные сны (воображать себя Ротшильдом, прожить неделю как человек и год потом корпеть, как гном) — или прозреть и порвать с земным, жить духовной жизнью, чтобы пожелать умереть на земле, “погубить душу свою во имя Твое…”. Вправе ли мы?!

 

III

4-е действие — башня высится над сценой в глубине, и тягучая виолончель поет во мраке, звуки разбиваются о шепот волн, гаснут…

— Камни нельзя сдвинуть с места…

Так ли? — и скоро окажется, что это не так. Камни легко сдвинуть с места и нет ничего вечного на земле, нет вечной плоти. Вечен только дух — поэзия и мистика, все остальное умирает…

Она скользит наверху, над сценой… на самом краю… Чего она ищет — смерти? — ее гонит отчаяние… Испуганные голоса звучат над нами.

Тут звучит музыка уныния и мрака, это тема смерти. Резкий крик птицы в ночи. Они вздрагивают… И тут есть эстетический мотив: красота разрушает наши связи, потому что связи эти несовершенны, нет идеала, а мы его жаждем, поэтому все земное так неверно и исчезает при первом ее луче…

Бабушка сидит в кресле, и мягкое фортепиано, мягкий свет лампад создают домашний уют… Тихо течет их беседа, как будто и нет того высокого и грозного Счастья, которое обрекло малышку Селизену на смерть…

СЕЛ. …и теперь ведь я знаю, какое может быть счастье.

МЕЛ. Не потому ли, что ты его потеряла, Селизета?

Вот философия счастья. Счастье безотчетно, когда же мы прозреваем и видим все широко открытыми очами, счастье исчезает, великая боль посещает душу, и мы гибнем — поэтому бабушка не доверяет такому великому счастью, есть земное, простое и верное. Оно — сон. Счастье — держать внучку на коленях, а рассуждения и великие духовные порывы — это не то… Люди не доросли до них, тут печаль гения… Поэтому и музыка становится все печальнее.

Драма нарастает: великое и прекрасное ломает человека, обращает его в одержимого, обычные людские мерки совершенно не для духовных состояний, люди — слепцы, которые ничего не знают о них и гибнут при первом соприкосновении с горним… И любовь великая разрывает душу. Сказать такие слова…

— Я люблю весь мир, бабушка!

…сказать такие слова все равно что уже погибнуть!

И птица летит во мраке, шелест крыльев, гортанный крик. Она бежит за нею, спотыкается, кричит — но птица улетает. Кто же эта птица? Мечта, которая увлекает-отвлекает от красоты, и убивает… нестройная музыка Шенберга снова накатывает на нас, предчувствие мучит…

И наконец разражается трагедия. Она падает с башни.

Она умирает, унося тайну счастья. Гармония небесная разрушает гармонию земную, и никогда не пытайтесь вписать одно в другое.

Звучит тихий реквием, и их слова и слезы вплетены в него…

И весь смысл происходящего в трагедии нашей природы, которой дано понятие о высших формах любви и красоты, однако не дано возможности полного воплощения; искусство есть попытка воплощения, и явление Аглавены — явление высшей красоты в мир, к людям, и тут она губит привычные связи, которые неизбежно несовершенны, как и сами люди

Однако спасти их невозможно пряча голову и веря в прошлое. По сути, мы страшно уязвимы — и не для мирской пошлости и измен, это само собой, а именно для высших движений души, перед которыми можем оказаться безоружными в страшный момент прозрения. Вот в чем трагический пафос пьесы.

Надо смелее прощать эти мелочи, не думать о том, кого он поцеловал, а идти к высшим формам отношений. Интуиция его в том, что только духовные связи истинны и неуязвимы, только они освящены Божьим светом и Словом

Кстати, именно мужчина яснее понимает эту задачу и с упоением воспринимает эту высшую красоту и пр., что символизирует Аглавена — тут высота психологизма трагедии, ведь сначала Селизета увлеклась ею, бросилась в ее объятия, так по-женски, но тут же сломалась и не выдержала этого парадокса, этой высоты. Земная простая любовь оказалась важнее.

Монолог его трагичен, обрывист и страшен…

«Я плюю на красоту, которая приносит страдание!» — кричит Мелеандр, потому что человек не в силах вынести ее, потому что привычные категории нашего сознания не в силах вместить — слово Христа — и в нем весь смысл любой трагедии. Мы слишком земные, слишком твари! Нам трудно посягнуть на такую красоту…

Но иная красота — подделка. Искусство, философия парадоксальны и вскрывают такие глубины бытия, зовут на такие выси, на которых человек не может дышать, им овладевает светлое отчаяние, которое толкает его в пропасть. Тут он формулирует всю жизненную задачу, которая и заключается в овладении этими глубинами и высями, расширении горизонта сознания и всей нашей природы — задача громадная до кошмара… и фраза «слова обманывают скрытого в нас зверя»- относится непосредственно к трагедиям Метерлинка, которые есть именно попытка победить зверя — звериную плоскость сознания, пошлость привычных категорий бытия, эгоизм и тупую апатию.

Тут его спор с нашими, которые все искали «живую жизнь»- в сущности, натурфилософия, которую конечно же надо преодолеть. Это вранье про какую-то «живую жизнь», которую все ищут эти живые трупы, которая, якобы, таится за покровами и декорациями, типичный обман, возникающий в розовой дымке дворянских гнезд; на самом деле только духом истинно жив человек, плотски он мертв, он прах.

Поэтому «жизнь, которая не прислушивается к жизни» — обоюдоострая фраза, с одной стороны, следует соотносить усилия познания и любви с реальностью твоей жизни, твоими человеческими возможностями. Это верно и для философии, ведь человек не может витать в эмпиреях, формулировать то, чего совершенно не чувствует и не знает (как Штайнер) — так рождается пустота, опасная абстракция; только прислушиваясь к живому биению пульса, исходя из своего страдания и веры, своей любви, он может познавать…

И, с другой стороны, вечно «прислушиваясь к жизни» ничего не создашь высшего, жизнь притягивает, обрывает крылья (эпилог эпопеи Толстого) и умещает человека в свою нишу, лишая его порывов и высшей любви, которая требует не осторожности и реализма, а порыва и дерзновения, и веры.

— Почему-почему?! — кричит она… Но зачем она так хочет узнать о причине падения? — Аглавена именно хочет точно знать, была ли это жертва или нет — потому что жертва освящает любовь и придает ей высший смысл; они все идут к этой жертве.

Аглавена говорит странные слова о том, что «одно слово могло спасти» Селизету — простое человеческое слово, однако на такой высоте у любви уже нет простых человеческих слов, духовным пламенем она пылает, сжигая все человеческое, проявив свою высшую природу: это страшная мысль о том, что в нашей любви мы робки — как воруем ее у Неведомого.

Она говорит противоположное! С одной стороны, душа Селизеты «рвалась к жизни» — с другой, к смерти, ведь она упала со скалы? Но в такой любви жизнь и смерть едины, неразрывны, такая любовь стремится к жизни страшной, чисто духовной, космической, а это уже смерть; такая любовь жаждет иных круч и пропастей, иных ощущений, ей страшно скучно в обыденном мире и мало обывательского покоя и уюта. Это ужасно опасно, потому что обычный человек, убаюканный ею, принимает ее за покой и согласие, а в ней бушует страсть познания высших бездн и разрывает сердце.

Она видела и не видела происходящее, именно так, ведь в любви мы не знаем — только видим, чувствуем, осязаем и на самом деле человеческим словом, человеческими усилиями ей не помочь. Хотя она права: мы обыкновенно трусливы, мы робки, восходя «на выси сознанья».

 

Глубоко именно их непонимание друг друга в этой последней сцене. Это напоминает отречение дон Кихота… Видимо, земле — земное, человек есть только человек и умирая не может думать о такой жертве — Селизета стала просто прахом в последней сцене, эта неистовая любовь пресеклась, сил больше нет и она гибнет закономерно — как мне жаль малышку — а Аглавена строит любовь неизмеримую: да, «чтобы мы еще сильнее любили тебя», нужна великая жертва, и тогда будет освящена вся жизнь; вот вся идея искусства: жертва во имя освящения жизни, которая иначе остается пошлой суетой без смысла и цели.

Это откровение о духовной любви, которой нужна жертва как выход из мировой пошлости. Однако жертвы не получается, человек слаб и снова возвращается к привычному: учит ее, как ухаживать за бабушкой, лишает горнего света.

Возможно, этот свет невозможно получить от кого-то, чужой жертвой. И хотя их души слиты воедино, все же, как он сам написал, это пока немыслимо для людей, это свет будущего единения их, пока люди не готовы к такой любви. Потрясающей силы пророчество.

Мне страшно грустно, милая… Человек хочет любить весь мир — но боится и не умеет, и надо любить его, тогда и близкого человека будешь любить иначе — светло и полно, приобщение высокой любви есть великое таинство нашего становления и преображения, а именно в этом смысл всей нашей жизни. И только овладение этими горизонтами делает человека сильным — и счастливым, по-настоящему и вполне счастливым.

 

Это трагедия человеческого несовершенства и духовной робости, очень актуальная для тогдашнего европейского (и теперешнего нашего) мещанства. Это урок всем тем, кто полагает, что может укрыться за дверями квартиры от великого, от Бога, от красоты, спокойно любя ближних и не причиняя зла…

Человек — это слишком много. Отречение от этой широты и выси гибельно так же, как и постижение ее, однако первое… гораздо скучнее!

10 ноября 2017

Показать статьи на
схожую тему:

Оглавление
  1. А.С. Пушкин. "Каменный гость"
  2. А.С. Пушкин. "Моцарт и Сальери"
  3. Альфред де Мюссе. "Андреа дель Сарто"
  4. Герхарт Гауптман. "Бедный Генрих"
  5. Морис Метерлинк. "Аглавена и Селизетта"
  6. Софокл. "Эдип-царь"
  7. Уильям Шекспир. "Гамлет"
  8. Эдмон Ростан. "Сирано"
  9. Эдуардо ди Филиппо. "Призраки"
  10. Еврипид. "Медея".
  11. Теннесси Уильямс. "Орфей спускается в ад"
  12. Дэвид Стори. "Дома"
  13. Ф. Шиллер. "Разбойники"
  14. Ф. Шиллер. "Валленштейн"
  15. Генрик Ибсен. "Дикая утка"
  16. Еврипид. «Ипполит»
  17. Уильям Шекспир. "Король Лир"
  18. Генрих Ибсен. «Улаф Лильекранс»
  19. Платон. Гиппий
  20. Жан Расин. "Британник"
  21. Мольер. "Тартюф"
  22. Иоганн Вольфганг Гёте. "Фауст"
  23. Пять Дон Жуанов
  24. Софокл. "Электра"
  25. Фридрих Шиллер. “Орлеанская дева”
  26. Эжен Ионеско. "Носорог"
  27. Эжен Ионеско. "Бред вдвоем"
  28. Еврипид. "Ифигения в Авлиде"
  29. Фридрих Шиллер. "Разбойники"
  30. Софокл. "Антигона"
  31. Байрон. "Манфред"
  32. Корнель. "Полиевкт"
  33. Шекспир. "Ромео и Джульетта"
  34. С. Кьеркегор о трагедии
  35. А. де Мюссе. “Лорензаччо”
  36. Александр Островский. Последняя жертва