ГлавнаяДраматиконТеатрФридрих Шиллер. «Разбойники»

Фридрих Шиллер. «Разбойники»

Замок и лес… Острые башни и бойницы, мрачная громада — и высокие ели, темная чаща — они застыли друг против друга, как герой и толпа, как бродяга и дом, и нет примирения.

Но это только занавес. Он поднимается, и на сцене обстановка кабинета. Узкие окна в глубине… Слева выходят старик Моор и Франц. Во время их разговора в центр выходит и садится в кресло Карл. Потом справа появятся разбойники…

Это дискуссия, которая будет разгораться по мере развития действия…

 

1

В чем же смысл происходящего?

Карл воплощает все человеческие — не пороки, а добродетели, и именно стремление пройти мирские пути, испытать человеческую судьбу бросает его против общества. У Франца нет ничего, он внутренне пуст и потому принимает любую форму. Они присутствуют все время на сцене — братья-антиподы…

ФРАНЦ. Могу ли я признавать любовь, которая основана не на уважении ко мне лично?

Человек — тварь, нет в нем никакой мистики, ничего священного, “вот вам и все колдовство”. Эта простая тварь торжествующе захватывает имущество восставшего брата…

КАРЛ. Лишь свобода порождает гигантов…

Разбойник — имя свободы, любить человечество, а не людей, идти против людей во имя людей, во имя святого и вечного…

 

По сцене мечутся мыши, крысы, гиены и шакалы, они воют, дерутся, музыка пищит и воет с ними вместе…

Крысы поджидают добычу, блаженные ослы плачут и плавают в сентиментальном киселе… Преступление ужасно (швыряет младенца в огонь!) — однако оно не ужаснее самой реальности, которая их губит тысячами, и в этом холодном осознании зла трезвость.

Человек принимает зло, но как меч “верховного судии” — мир принимает в душу свою и несет как бремя. Он понимает, что восстание обречено, но не может пребывать в этом зле, этой грязи.

И поэтому безумие разбойников, разрывающих амнистии, вполне понятно: они идут по своему пути, и какие бы беды ни принес этот путь, они вне преступного и равнодушного мира людей.

И “обезьяны божества”, священники и лживые учителя, хотят нечто исправить, но исправить, подкрасить невозможно. Романтизм — в безумном отвержении. Но оба они отвергают мораль мира по-разному — и теперь повторяют свои реплики: один — во имя себя, другой — во имя свободы (в которой, как в почке, зреет все лучшее в нас).

Слева Франц и отец…

МООР. Подойди ко мне, сын мой… Я прощаю тебя. Я хочу с миром испустить дух свой…

ФРАНЦ. Ну, что вдоволь наплакались о вашем сыне Карле…

МООР. У Иакова было двенадцать сыновей…

Справа Шуфтерле кричит свою историю

Ш. …так вот, иду я мимо одной лачуги и слышу какой-то писк, заглядываю — и что же я вижу? Младенец… пухлый такой и здоровый лежит под столом, а стол уже горит… “Эх, ты горемыка, — сказал я, — да ты же замерзнешь!” — и швырнул его в огонь.

КАРЛ. Так пусть же это пламя пылает в твоей груди, пока не поседеет сама вечность. Прочь, негодяй! Чтоб я больше не видел тебя в моей шайке!..

 

МООР. У Иакова было двенадцать сыновей…

Ш. Но, атаман…

КАРЛ. Уймись! Не тебе править мстительным мечом верховного судии! Ты изнемог от первой же схватки! Я… отрекаюсь от дерзостных притязаний…

МООР. Возьми Библию, дочь моя, и прочти мне историю о Иакове и Иосифе…

 

Тут Карлу сообщают об окружении, и входит священник, справа

ПАТЕР. Я слуга Господа, а ты предводитель воров и висельников…

ШВЕЙЦЕР. Внушительно сказано!

КАРЛ. Молчи, дружище.

ПАТЕР. Я говорю от лица правительства…

Так идет этот диспут, в котором ставкой является правда. Патер обещает банде примирение с правительством и Богом, и Карл смеется над этой самонадеянностью — не видит он пути примириться с миром и с небом, он один в этом мире не верит в спасения для грешника — того страшного грешника, которого он осознал в себе.

Романтик бросает вызов самому небу, в отчаянии безнадежности он зовет друзей на прорыв, и они спасаются…

В это время справа Франц интригует и доводит до смерти отца втихаря, как мышь в норе, не думая ни о мире, ни о Боге, а единственно о своей утробе. Мирный обыватель Франц гораздо страшнее бандита Карла…

 

2

Но оба пути тщетны. Счастья не высидеть в замке, но и не добыть восстанием и бунтом. Но принять проклятие и пронести эту трагедию — значит стать конкретным — живым, трагичным…

КАРЛ. Выигрышных билетов не оказалось вовсе.

Судьба слепа и бездарна.

Человек выходит из-под ига мира, возможности мира им исчерпаны, но это не означает исчерпания всех путей… Его раскаяние, его любовь и надежда ведут его дальше. Разрыв с миром делает героя, но это не все: теперь надо суметь жить героически, жить в свободе. Страшна сцена испытания Косински…

Отверженность — высокое достоинство и достояние. Это надо заслужить. Что имеет Карл против Робин Гуда? Тот защищал бедных против богатых, что же, он стремился в этом поганом царстве греха таким образом навести справедливость? Отречения от мира и отчаяния он не познал. Только бремя это делает героя и оправдывает тебя — если какое-то оправдание вообще возможно в этом мире…

Слева обыватели, справа разбойники… Когда ты не из тех и не из этих, а в отчаянии мечешься — тогда приходишь к Богу и молишь его о свободе… И она даруется сильному.

— Здесь ты выходишь из круга людского и должен стать либо существом высшим, либо дьяволом.

Только в отчаянии вступает человек в этот гибельный круг, взыскуя “высшей премудрости”. В чем эта премудрость? Отчаяние теперь пройдено, герой видит неразрешимость мирских судеб и жаждет высшего знания. Он прошел мир, он отрекся от него, он готов… В этом великий духовный пафос романтизма.

Карл пробирается в свой замок. Франц, слева, мечется в страхе.

— Жалкий трус! И перед кем ты робеешь!..

Дальше идет сцена заочного спора, который обращается почти в очный… Франц говорит о том, что “они сажают наш темный разум на цепь темного суеверия” и убийство вовсе не такое преступление… Придумали фурий… Он говорит почти то же, что и Карл, но действует во имя мещанского эгоизма. Он не мерзок, как у Шиллера, он тоже мыслитель — от мира сего… Расчет и отчаяние схлестнулись в непримиримой вражде идей.

Тупое повиновение не угодно Богу. Вот главная мысль Франца (и Карла), но Франц становится дьяволом, Карл — высшим существом. Он открывает злодейство мира сего, в котором он вовсе не исключение… Бежать от мира — вот единственный путь спасения.

— Я сам свое небо, сам свой ад.

Так рождается герой, несущий полную ответственность за себя и других. Это формула абсолютной свободы. Но небо темнеет, крики несутся из тьмы — крики загубленных им, кричит младенец, скрежещет ворон, несутся тени всадников, слышен лязг мечей… Мир полон воплей и крови.

И Франц в этом время мечется слева

— Весь горизонт пылает огнем…

Он бредит, катается по земле в пароксизме раскаяния — это черное безысходное отчаяние твари, которое никуда не ведет.

И Карл находит лежащего в цепях отца… умирающего старика — и разрывает братские узы, проклиная брата. И тут сценография рушится, система мироздания? — это выдумка режиссера! — ее нет, и в кипящем хаосе мы должны отыскать теперь свою тропу…

 

3

Франц смотрит на небо:

— Еще не доказано, что там кто-то есть.

Как волк, он бродит по замку…

— Наша сущность сводится к кровообращению. С последней каплей крови исчезает дух и мысль…

Франц не ведает Судии — Карл стоит перед Ним на коленях. Отец теперь рядом с ним… И тихим отчаянием пронизана сцена, в которой Карл “не может вернуть отцу сына”, потому что к Божьей милости и благодати нет путей, они отрезаны нашим грехом и пошлостью. И счастье слишком высоко и свято, он, грешный человек и разбойник (как и все мы) — не может принять этого дара.

Именно поэтому происходит страшное последнее убийство: он жаждет убить добро и красоту, которые на самом деле невозможны на земле, потому что он слишком страдает и слишком хорошо знает и любит их!

 

Ангел заключает в объятия демона Моора, но для его израненной души это погибель, она не создана для счастья, лишена уже света! — но ангел может все, и наступает миг светлого торжества, но не здесь…

Миг торжества минует, и жертва принесена, следующая жертва — он сам.

— О малодушный! — кричат ему справа разбойники.

— Только кровообращение! — шепчет слева ничтожный Франц.

Он стоит в центре, и тихий апофеоз звучит над ним…

Карл Моор — человек, вставший по ту сторону добра и зла.

Он познал и слезы и грех, и красоту и счастье, и верность и измену — постиг их вполне, воплотился, пережил, ужаснулся измене брата и лжи, коварству и низости людской и стал великим уроком смертным. Человек есть только человек. Он не может стать богом.

Он принес великую жертву, которая ужаснула его — и долго стоит над потрясенным залом его крик над телом любимой…

Тихий и примиренный он предается в руки суда… Высшего Суда. Отречение от насилия и власти, мести и крови в его устах — действительное отречение. Это светлое примирение с Богом, который пощадит его… Безмерность притязаний оказывается красивым порывом, но утопией.

Пощади, Господи, человека.

12 августа 2019

Показать статьи на
схожую тему:

Оглавление
  1. А.С. Пушкин. "Каменный гость"
  2. А.С. Пушкин. "Моцарт и Сальери"
  3. Альфред де Мюссе. "Андреа дель Сарто"
  4. Герхарт Гауптман. "Бедный Генрих"
  5. Морис Метерлинк. "Аглавена и Селизетта"
  6. Софокл. "Эдип-царь"
  7. Уильям Шекспир. "Гамлет"
  8. Эдмон Ростан. "Сирано"
  9. Эдуардо ди Филиппо. "Призраки"
  10. Еврипид. "Медея".
  11. Теннесси Уильямс. "Орфей спускается в ад"
  12. Дэвид Стори. "Дома"
  13. Ф. Шиллер. "Разбойники"
  14. Ф. Шиллер. "Валленштейн"
  15. Генрик Ибсен. "Дикая утка"
  16. Еврипид. «Ипполит»
  17. Уильям Шекспир. "Король Лир"
  18. Генрих Ибсен. «Улаф Лильекранс»
  19. Платон. Гиппий
  20. Жан Расин. "Британник"
  21. Мольер. "Тартюф"
  22. Иоганн Вольфганг Гёте. "Фауст"
  23. Пять Дон Жуанов
  24. Софокл. "Электра"
  25. Фридрих Шиллер. “Орлеанская дева”
  26. Эжен Ионеско. "Носорог"
  27. Эжен Ионеско. "Бред вдвоем"
  28. Еврипид. "Ифигения в Авлиде"
  29. Фридрих Шиллер. "Разбойники"
  30. Софокл. "Антигона"
  31. Байрон. "Манфред"
  32. Корнель. "Полиевкт"
  33. Шекспир. "Ромео и Джульетта"
  34. С. Кьеркегор о трагедии
  35. А. де Мюссе. “Лорензаччо”
  36. Александр Островский. Последняя жертва