Ф. Шиллер. «Разбойники»
КАРЛ ФОН МООР
Такие люди как Карл фон Моор — это люди особого склада. Им надо разом окунуться в жизнь, броситься в бездну, как бросился в нее юноша, герой «Кубка», и странное дело: бездна до поры хранит их от гибели, словно Сам Господь желает посмотреть на их подвиг и, тем самым, смотрит, изучает весь мир, им созданный. Это герои — люди, которые не в силах лететь над миром и над жизнью, но обязательно, несмотря на заведомую безнадежность попытки, обязаны броситься вниз, узнать, постичь.
Они живут конкретно, и потому трагично.
Ведь мир не выносит этой конкретности, ясных и простых вопросов — и наказывает за них дерзнувшего вопрошать. Потому что людям ближе эти вечные маски, мы на все закрываем глаза. И странно и страшно видеть смельчака, который с открытыми глазами стоит перед миром. Он падет. Он обязан будет теперь пройти всю бездну (или, как выражался один известный автор, всю каторгу) до конца, испить чашу (как говорил другой, Высший его).
Они как бы понимают, что познание может быть конкретным и до конца, или вообще это не познание, а обман — себя и других. И в том вечная обреченность порока, который их толкает вниз, что это им необходимо: коснувшись дна, они возрождаются, и сердце их загорается новой силой.
Тут самоценность личности выходит из бунта; без бунта она остается в системе обычных категорий, и ее ценность вообще определяется не ее, личности, деяниями, а существующей системой оценок и моралью. И личность отвергает мораль, чтобы вырваться из клетки, причем это опасный момент, ведь ради того чтобы вырваться, она применяет все силы, делает любые ходы — ничего не сдерживает юного лейтенанта из Валанса или русского студента Раскольникова, потому что, для них, оставаться в клетке — гибель.
Как реагирует на это человечество? Разве оно может бесконечно находиться в положении заложника подобных лиц? Странно реагирует: возводит в герои. Почему? Потому что, тайно и неуловимо, эти герои меняют духовный генотип. Мы становимся иными, наши порывы — более осмысленными и великими, наша мораль — более гибкой, и идеи — глубокими. И люди решили допустить все эти трагедии, с тем чтобы подобные личности вывели нас на свет Божий из тьмы мещанства.
Пафос романтизма в вечном разрыве с миром, неуспокоенности, трагическом понимании, что примирения нет, счастья нет, счастье и красота — в этом едином порыве к совершенству, которого он никогда не достигнет.
Роковым образом все мы обречены творить друг другу зло. Разве нельзя уйти с этой губительной стези? Можно, и даже очень просто, однако постепенно нам дано будет понять, что на самом деле мы ушли от жизни. От ее сомнений и противоречий, и именно этот путь нам предоставляет с извечной готовностью церковь: она сумела убить жизнь, не осилив ее.
Если вы принимаете зло, которое творите другим, принимаете его на свою совесть, это важный шаг. Вы таким образом порываете с традиционной моралью добра и зла, пытаетесь постичь нечто более глубокое и важное для судеб всего человечества. Зло следует пройти — то неизбежно, — пройти не содрогнувшись, твердо и ясно видя желанный берег за тропою зла. Таким образом вы принимаете на себя грехи мира — как Карл принимает грехи всей своей банды, как Митя Карамазов принимает чужой грех и идет за него на каторгу. Жизнь можно или проморгать, или закрыть на нее глаза — а можно выстрадать, принять на себя, в душу свою все ее страшное бремя. Нет третьего пути.
Однако прошедший ад навеки стал человеком. Он должен проститься со всеми иллюзиями, он знает, что небесная отрада — это только мечта. Он убивает Амалию, свою любовь.
Почему? А почему Карамазов пропивает «святые» деньги любимой?
Эта святость — мечта, сон. Нет ее на грешной, каторжной земле. Нет ее для каторжника и разбойника. Она только держит нас, связывая по рукам и ногам, обещает золотые сны! Мы ведь уже иные, мы прошли рай и ад и понимаем, как велика сложность земного пути, какая ложь — все эти сказки о добре и зле, о совершенной любви и непорочной душе! Мы не желаем считать себя одних выродками и ублюдками, только потому, что мы больше узнали, что розовая пелена спала с наших глаз! И мы убиваем мечту. Еще раз: почему? Потому что мы живем в реальности — нам более не нужна мечта, не нужна Амалия, не нужны деньги в ладанке.
Однако эта страшная казнь нам уже не по плечу. Моор не желает, как он выражается, «разрушить здание нравственного миропорядка» (хотя что же иное он делает?) — «Тебе отмщение» — возглашает он, и воистину так: теперь разбойник, преступник приходит к Богу, к Его вечному милосердию и суду. Он отдает себя Божьему суду, не страшась уже вовсе суда земного. Он понял самую великую истину, которую только можно постичь на земле: о великой относительности всех земных истин!
Карл убивает Амалию, потому что она ангел, а он грешен и страшен в этом убийственном демоническом порыве: Амалия умирает, как умерла лермонтовская Тамара, не выдержав мига истины, мига демонической высшей любви. Он убивает идею, идею земного совершенства и счастья — нет совершенства, нет рая, нет счастья; вокруг него разбойники, его пороки, его звери, его противоречия, из которых ему не вырваться никогда, однако до последней минуты он торжествует — бунт.
По сути, Шиллер осуждает своего героя на гибель? Трагедия не суд, а печальное признание границ человеческой природы. В трагедии гений подходит к краю пропасти и заглядывает туда.
И он приходит к добру последним своим шагом и является благом для бедного селянина, которому он и предается в руки. Только такое добро имеет цену.
Амалия, падая в его объятия в страшном пароксизме душеспасения, путает слова. Сначала: «Дьявол!» — потом сразу: «Ангел!» — и тут поэт показывает нам, что невозможно такие бездны пролететь так скоро! Вокруг Моора стоят разбойники, и они не отпустят его. Может быть, это все мы, люди, которые скованы, сцеплены единой природой и единой бедой? Может, это наша страшная земная мораль добра и зла, которая так смертельно сцепила нас, и, раз уверившись в своей грешной природе, мы (так хочет Господь) уже никогда не в силах преодолеть ее, поверить в возможность выхода, спасения. Нет нам спасения тут, на земле — а потому не все ли равно, каким будет наш конец?
В высокой трагедии человек предъявляет Богу жалобу на собственную природу — в этом есть что-то безумное и красивое, и некая высшая правда, которая волнует… Недаром Шиллер писал, что красота есть явление истины. Но тут не просто бунт против человеческих установлений — тут борьба с самой природой, т.е. с Богом, ибо герою грезится некая высшая суть, и мы с замиранием сердца следим за этим поединком. И никогда не узнаем, видимо, до конца, есть ли там что-то на самом деле, идем ли мы далее, к духовному совершенству, или наши бунты бессмысленны — от бессилия и ярости, только и всего…
Комедия пессимистична и высмеивает нашу природу, трагедия, напротив, оптимистична и поднимает человека на такие выси, где он не может дышать, где нет места привычному и пошлому. Он гибнет — но гибнет, доходя до пределов природы и, потому — побеждая ее. А это самая великая победа, которую он только может одержать. И именно в этой победе смысл любой великой трагедии.