ГлавнаяДраматиконТеатрЕврипид. «Медея».

Еврипид. «Медея».

Она страшит всех, исчадье ада, черная, пылающая ненавистью и ядом Жена! Идет нормальная жизнь, они одержимы обычными заботами — приемы, послы, дети, торг, — и вдруг является она, и все небо в тучах, и глухие барабаны поют о смерти…

Никто никогда не освободит от нее, она — сам Рок, который навис над героем, сделав его бессильным дрожащим ребенком.

И сама она жертва своей страшной подавляющей силы, она завораживает всех вокруг, нельзя ее ни убить, ни изгнать — как фурия, она будет носиться над его сознанием, пробуждая совесть, собрание пороков, исчадье мести, черное пламя возмездия — за юность, за любовь, за клятвы, за обещания — за свежесть первых ласк.

Никакая связь человеческая не совершенна, мы не умеем удержать любви, не несем ответственности, и черная фурия бушует на сцене в отчаянии самой нашей природы и низвергает эту природу, уносясь ведьмой в жерло ночи!

 

Получается, что трагедия — сама жизнь, и избежать ее, как проницательно советует хор, можно, только не женясь, не любя, не имея детей, т.е. вообще уклонившись от реальной жизни. Как только вы любите — как только на пути вашем любящая женщина, и вы вкусили любви, и стали объектом поклонения, вы вступили на незримые круги Рока, и теперь уже не принадлежите себе и ничего не в силах свершить. Дело в том, что там все иначе, там не действует обычный здравый смысл и логика, согласно которым действует несчастный и наивный Ясон: разумеется, надо жениться на дочери царя, тогда все дела поправятся — да, все поправится, однако через минуту все погибнет, потому что не учтена маленькая деталь — любовь Медеи.

В сущности, мудро: мы чертим жизненные планы, совершенно не учитывая воли богов — Рока, который всегда над нами, и чувств людей, которыми, как нам кажется, мы умеем управлять. И потому эти дебильные планы обречены. Но есть что-то главное, страшное в этой трагедии… Это страсть. В страсти есть божественный смысл — вот в чем, полагаю, задушевная и тайная мысль поэта. Ведь страсть Медеи спасала Ясона, когда не было уже никакой надежды: так боги спасают любящих, даруя им в слепоте их силу — и напротив, в силе, в логике, в хорошо продуманном и осуществленном предприятии покидают их на произвол судьбы, которая не милует самонадеянных деятелей.

Самое главное, что мучит Медею — насмешка. Кажется странным, когда речь идет о такой трагедии — до того ли ей? Да, до того: божественным, хотя и мрачным, черным! — пламенем горит ее душа, в ней истинная страсть, в ней гордость богов, которым она равна по своей колдовской силе. Кажется, сами боги уважают эту страсть как нечто роковое и великое. А мужи не понимают ничего в страсти — вот роковая их ошибка, они полагают разум всесильным и платят за это заблуждение дорого. И насмешка убийственна тут: насмешка отвергает ее целиком с ее судьбой и тем единственным, в чем ее сила. В насмешке скрыта огромная сила! Смех метафизичен, достигает самих небес и сотрясает их, смех меняет картину мироздания — вот что это за смех — чего, опять же, Ясон не понимает, да и смеяться не собирается, ему бы избавиться от зловредной жены…

 

Но судьбы любви написаны на небе. Она всесильна, и кто смеется над святыней — будет наказан. Страх, черный страх сторожит тут на каждом шагу, и вскрывается античное сознание, о, это сознание, впервые посягнувшее сознательно на полную свободу и ужаснувшееся ей…

Сами трагедии потрясающе написаны: этот Ясон, который остается буквально ни с чем, ведь ему даже не дано коснуться детей: в конце он молит о прикосновении, совершенно помутившись рассудком; и, в трагедии обретающая бессмертие и вечную муку, Медея уносится на драконах, уже недоступная людской злобе, любви или наказанию. «Я сам свое добро и зло», — говорит герой Лермонтова, и это завет античной трагедии.

Вероятно, нас тут уже не интересует Медея: она перешла как бы в иное состояние, вышла из земной морали, бросив страшное предупреждение всем легкомысленным мужам, которые решат разыгрывать карту женской любви и вообще строить свою судьбу по принципу здравого смысла…

Еще одна тема: «страшный жребий жены» — он действительно страшен, жребий женщины на этой земле, ведь столь многое от нее зависит, и сама она так зависима, так бесправна, она, дарующая жизнь, и в этом есть, как чувствовали древние, какая-то роковая несправедливость, но горе жены таит в себе страшные семена трагедий. Мудрец понимает необходимость заботы о женщине, видит нечто священное в женской любви и материнстве, которые оскорбил Ясон.

И о главном. Все дело в том, что эти герои существуют в какой-то нормальной системе координат, они не растеклись по плоскости, как мы, у них есть вертикали и горизонтали: есть рок, есть боги, есть судьба, есть воля, есть чувство — они нормальные и гармоничные люди, и трагедия у них от этого, а не от каких-то мелких ошибок… У нас же отсутствуют основные координаты, а потому совершенно непонятны эти герои, если мы станем воспринимать их реально, наживо — чего, разумеется, никогда не сделаем…

И вдруг понимаешь, как тревожно, потрясающе трагично и увлекательно жить с этими основными измерениями. Господи, что же мы без них?

*

МОНОЛОГ АНЖЕЛО

— Ты знаешь, это называется КАТАСТРОФИЧНОЕ МЫШЛЕНИЕ.

ХХ век — век катастроф, он дал нам особое мышление. Мы привыкли к страшным катаклизмам, и никакое лиссабонское землетрясение не может уже нас особо потрясти. Мы перестали потрясаться всем своим существом, и отсюда при желании можно получить объяснение страшной пустоты нашего искусства и литературы.

Помню, как в 60е мы мечтали о свободе. «Ведь столько талантов, столько умов, где-то в джинсах, небось, ходит гений, и не один…» Наступила свобода, и мы увидели пустоту. Отхлынула вода прилива, и обнажилось уродливое дно. Кроме камней и мусора, ничего нет. Ни одного произведения, как бы ни вопили радиоголоса о том, что у нас бездна талантов и литература наша расцвела пышным цветом. Нас не обмануть. Нет у нас никакой литературы, никакой живописи, ничего — пустота звенящая. Отчего так?

Говорят, люди такое пережили, что /оставив в стороне тот несомненный факт, что интеллигенцию просто уничтожили/ не могут осознать, оценить и выразить в художественной форме свой страшный опыт. Это национальная катастрофа, которая надломила сознание. Ужас вырожденчества и террора искусство не способно передать, оттого у нас такие блеклые фильмы о войне, а у поляков и американцев блестящие. Потому что там война другая. И возможно, такое объяснение в чем-то верно.

Однако это не все — только полвопроса. Ведь наши лучшие писатели пишут так скучно, так блекло, что после европейского модернизма их невозможно читать. И вот тут объяснение более простое: они безыдейны, т.е. у них нет художественных идей, маловато образования, часто они просто не знают литературы и искусства ХХ века, они живут еще в XIX. Их сознание там осталось, это не катастрофическое сознание художника ХХ века. Потому что Кафка или Голдинг, Дали или Магритт — все они обладают одной родовой чертой: катастрофическим сознанием, которое умеет облечь в острые, новые, современные формы идеи /а не просто личный опыт, даже если это опыт в лагере, ведь он ничего по сути не меняет в художественном методе/. У них есть идеи — а наши весь ХХ век продолжали напластывать новые тома «Мертвого дома».

Феллини в любом своем фильме /кроме последних, может быть/ видит катастрофу и принимает это сознание как основополагающее — он современный художник. А Тарковский или Домбровский /это лучшие у нас/ — несовременные художники, хотя и хорошие, и даже сильные. У нас писатель пишет для некрасовского «Современника». Потому что действительность совершенно подавила его, он утерял первородство, он не говорит с Богом, пусть даже это будет просто дикий бунт, возмущенный крик пигмея.

Его сознание совершенно растворено в пережитом, опыт, личный опыт — главное, потому что нет ничего над опытом, нет идеалов, нет философии. Наше искусство есть замечательное доказательство немыслимости современной эстетики без философии в самом профессиональном смысле этого слова. И потому очень просто прогнозировать дальнейшее развитие «послеперестроечного искусства»: бессильные подражания, и самое успешное — все та же эстрада, поскольку она именно есть жанр, по определению растворенный в действительности. И потому «Чредой угрюмою и скоро позабытой…»

 

Я говорю, подпевая этому скептику:

— Многие люди научились хранить себя от этой катастрофичности, и может быть…

— Хм! — в основном это относится к учителям литературы, писателям и пр. людям, которые удобно уместились в мировой культуре и сосут ее, умудрясь переживать не катарсис и не катастрофы, а ловить кайф. Они переиначили всю классику, переврали все идеи и замечательно указывают на ошибки Гамлета, который был так нерешителен, или делают нравственные уроки из Бранда: не веди людей на вершины, о которых ты ни черта не знаешь. Веди на те, о которых тебе известно, что там хорошо и тепло. Это о таком просвещенье писал Пушкин в своем «К морю». Чем так просвещать, лучше просто убить.

Это литературное мещанство. Это люди, которые принципиально не способны поставить главных вопросов, оттого их учение или построено на обаянии, или просто гнусно и скучно до смерти, хотя чаще всего они не виноваты — такими уродились, бездарны, вот и все. Они даже не предполагают, какие глубокие вопросы скрыты за иными героями, и беспечно передувают дешевые статьи, лепят свои «опусы» и заставляют несчастных детей учить эту муру. Отсюда известная ненависть к литературе и вообще культуре, которая есть истинное бедствие нации. У них «легкость в мыслях необычайная», эти ремесленники обращаются с идеей Голгофы или таинствами, как каменщик с кирпичами — лепит и поет себе. А учителя-дилетанты рождают подобную интеллигенцию, которая гораздо глубже этих недоумков, однако утеряла пути, сама пытается поставить и решить, по-своему, по-технарски, но столь же беспечно и просто — вековые трагедии нашего духа. Отсюда поверхностность и иногда дикость постановок и трактовок нравственных и духовных проблем, отсюда же их беспечное пренебрежение к этим вопросам как вообще не достойным исследования. У таких людей ведь ублюдочное сознание, однобоко развитое: они похожи на водомерок: башка огромная, но дурная, и мечется по поверхности без толку и смысла, совершенное большинство наших интеллигентов не способно даже осмыслить иные ямы нашего бытия и явления современной жизни и искусства.

— Пойми! Только современное развитое сознание способно с ними справиться, встать на их уровень.

3 января 2018

Показать статьи на
схожую тему:

Оглавление
  1. А.С. Пушкин. "Каменный гость"
  2. А.С. Пушкин. "Моцарт и Сальери"
  3. Альфред де Мюссе. "Андреа дель Сарто"
  4. Герхарт Гауптман. "Бедный Генрих"
  5. Морис Метерлинк. "Аглавена и Селизетта"
  6. Софокл. "Эдип-царь"
  7. Уильям Шекспир. "Гамлет"
  8. Эдмон Ростан. "Сирано"
  9. Эдуардо ди Филиппо. "Призраки"
  10. Еврипид. "Медея".
  11. Теннесси Уильямс. "Орфей спускается в ад"
  12. Дэвид Стори. "Дома"
  13. Ф. Шиллер. "Разбойники"
  14. Ф. Шиллер. "Валленштейн"
  15. Генрик Ибсен. "Дикая утка"
  16. Еврипид. «Ипполит»
  17. Уильям Шекспир. "Король Лир"
  18. Генрих Ибсен. «Улаф Лильекранс»
  19. Платон. Гиппий
  20. Жан Расин. "Британник"
  21. Мольер. "Тартюф"
  22. Иоганн Вольфганг Гёте. "Фауст"
  23. Пять Дон Жуанов
  24. Софокл. "Электра"
  25. Фридрих Шиллер. “Орлеанская дева”
  26. Эжен Ионеско. "Носорог"
  27. Эжен Ионеско. "Бред вдвоем"
  28. Еврипид. "Ифигения в Авлиде"
  29. Фридрих Шиллер. "Разбойники"
  30. Софокл. "Антигона"
  31. Байрон. "Манфред"
  32. Корнель. "Полиевкт"
  33. Шекспир. "Ромео и Джульетта"
  34. С. Кьеркегор о трагедии
  35. А. де Мюссе. “Лорензаччо”
  36. Александр Островский. Последняя жертва