ГлавнаяДраматиконТеатрЭдмон Ростан. «Сирано»

Эдмон Ростан. «Сирано»

На самом деле тут нет никаких юных влюбленных и страстей с поцелуями, он поставил эту пьесу как воспоминание, грустная музыка, осенние листья летят, и они сидят за бутылочкой вина и вспоминают…

Собственно говоря, она готова принять его любовь, однако Поэт поглощен своей историей, которая стала музыкой и словом — ему не была нужна Роксана, она кукла, фигура на доске, которую он переставляет, приказывает принять такую или иную позу…

Эти зрелые люди разыгрывают спектакль своей юности, Сирано громит чернь и воспевает любовь, и он пытается понять, была ли ошибка в том, что он отказался от возлюбленной из-за такой ерунды — из-за своего длинного носа.

 

Друг сидит рядом с ним и говорит:

— Ты отказался не только от нее. Ты отказался от всей этой жизни, ведь по происхождению и дару мог иметь все, но ты отошел в сторону, дал другим петь и любить и срывать цветы жизни. Ты был одержим собственным уродством, потому что

Почему?

Потому что мы все духовные уроды, и важно, что одни осознают это — они духовные реалисты, — а другие никогда ничего не осознают, и они живут как слепые кролики. И мы никогда не узнаем, кто счастливее потому что да, есть великое счастье в том чтобы жить реально в мире духа, преображаясь и понимая глубинную суть бытия — и говоря с Богом…

 

НОС СИРАНО… Что же делать с этим вечным мужским, которое не вмещается, не понято, осмеяно женщиной? Этот нос /или Дар/, который кажется нам таким случайным и ничего не значащим, а на деле способен перевернуть мир… Мы носимся с ним, мучимся с ним, не в силах реализовать его в обыденной жизни /Роксана/, мы никак не можем успокоиться, черт нас дери, понять невозможность идеальной любви, смириться со своим носом, вечной несовместимостью мужского и женского — глубокий смысл в этой красивой драме! — но если бы смирились, отмерили бы себе кусок по силам, перестали бы дерзать и дерзить, среди нас не стало бы Сирано, мы переродились бы и обнаружили, что стали, как бабы.

Мужское не сольется, не перестанет быть: до смерти своей будет уклоняться от слияния и растворения в женском — ведь в том его природа, что оно всегда и все растворяет в себе, но в том наша, мужская, природа, что мы не растворяемся и остаемся собой, даже если весь мир дышит иначе. В пьесе Ростана он борется с вельможами, подлостью и лестью — на самом же деле он борется с Роксаной. Борется со своим уродством /мужской природой/, и никогда не поймет женщина мужчину: его вечной безысходной борьбы, его страшного выбора, его дерзающей сути. И его мучительного уродства, ведь она одержима манией красоты и совершенства, а он — противоположной манией несовершенства и обреченности.

Там глубокое размышление о природе любви, которая настолько не учитывает главного в человеке, легковесна и поверхностна, что поэты обречены жить без любви: их огромное чувство просто не в силах вместить женщина, потрясенная и отвращенная его огромностью, уродством /снова — нос Сирано!/ и совершенной несовместимостью в окружающим ее миром, в котором она так умело и уютно устроена. И потому приходит к крушению — в финале монастырь.

Наверное, дело и в том, что люди просто не верят в любовь, не верят в возможность огромной любви, любви-мечты, духовного союза, слияния душ. Поэтому Роксана восхищена Словом, но бросается в объятия первого попавшегося юноши, молодого и красивого: странно, в любви мы избираем самые банальные пути, в то время как именно она поразительно уникальна и открывает самые глубокие бездны, но мы — не без основания, — боимся их, и недаром говорят об этом французы…

 

Сирано в сцене у балкона говорит: «Поговорим во тьме» и Роксана не понимает, что есть чувства, которых невозможно вынести на свет. Они огромны и уродливы, по мирским меркам, они не вмещаются, разрывают все вокруг, и это идея его Носа: выпирает, разрывает, делает невозможным общение, довлеет, заявляет о себе. Творчеству невозможно молчать, вынести контакт, смириться с банальностью мирского общения.

Более того: Сирано почему-то очень хочет поженить их. Зачем ему эта спешка? Почему сам он не хочет завоевать Роксану, хотя видит, как действует на нее его слово? Потому что он внутренне хочет избавиться от любви, изжить ее, сделать брак, союз невозможным. Это мудрость: поэт любит во имя идеала и женщина во плоти вроде бы даже мешает ему, потому что восторг Роксаны минутен — идеал вечен. Пусть Кристиан берет женщину, Сирано останется лучшее в ней — тут какая-то непобедимость любви, ее торжествующая над миром сила. И больно, что она вот, сейчас, его собственными усилиями, достанется другому, но одновременно блаженно разрешение от этой страшной двойственности, прекратить любой ценой этот танец над пропастью!

Поразительно равновесие, которого он добивается: вот, свадьба, но все довольны: один тем, что женился и избежал разоблачения; другой — тем, что не будет свадебной ночи; третий — тем же самым. Так в жизни: там складывается некое поразительное равновесие любви и ненависти, страстей и покоя, и когда мы узнаем его в произведении искусства, с трепетом тайного понимания наблюдаем это чудо…

 

Мольер — гений, Кристиан — юный бог, люди всем роздали титулы, без титула остался только поэт, человек — воистину человек, — однако для него нет ни почестей, ни славы, ни места под солнцем. Тут кошмар нашей дивной цивилизации, в которой нет места для человека, и все ценности дутые.

И Сирано до конца остается именно человеком, красивым уродом, воистину воплотившим всю сложность нашей природы, прошедшим все искусы — даже искус любви, — и испытания и не завоевавшим на этом поприще ничего, кроме пары преданных друзей. Боже, как мало нам удается унести из этого хаоса! И есть ли среди их святынь хоть одна истинная, среди их гениев хоть один, который бы никого не предал и не затоптал?!

Так же как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять —

этот вывод Гумилева понятен, наверное, всем гениям: женщине, легковесной и стремительной, никогда не понять мужской тоски и обреченности. Вот, ведь Роксана и в монастыре светла и нежно любит, и живет чистыми и прекрасными воспоминаниями, она заблуждается так сладко и прозревает так мило и чудно, а он, Сирано, — мученик. В безысходности мужской судьбы женщине никогда не разобраться, и потому она никогда — ни одна — не сможет понять главного в мужчине: его метафизической муки и бунта, таинственного Рока, с которым он никогда не примирится, будь то Демон или последний лавочник.

Любовь — святыня, и ни с кем ее невозможно разделить. Смотришь и понимаешь, что настоящая любовь, великая любовь, любовь Петрарки и Сирано — обречена на неудачу, быть ей вечно неразделенной, потому что она поглощает всю душу человека, всего человека вместе с его судьбой без остатка, и растворяясь в этой стихии, этой сияющей плазме, он уже ничего не понимает, никаких выгод, он только смотрит на любимое лицо и видит свет. Он живет на другом свете и другим светом. Он другой. Он и правда лунатик, и нет ему на земле ни друга, ни счастья. Тягостно ему глядеть на все эти мерзости… И никогда они его не поймут. И слава Богу.

 

ПОНИМАНИЕ. Нос Сирано выводит нас и на другую проблему — то самое понимание, о котором Толстой написал в своей «Юности» и которое он полагает основой любой общественности, любой общности людей. Есть предел, за которым иссякает понимание — т.е. эти высшие состояния духа просто невозможно понять, не испытав их. Понимание простирается на простые вещи — дальше человек идет один. Никто не понимает Сирано, он привык к этому, и потому его последний диалог с Роксаной разыгрывается на равнодушном непонимании — реплики скользят мимо, не стыкуясь — жизнь важна и не было возможности объяснить ей ничего, но смерть еще важнее, а теперь к нему пришла смерть…

Возможно, нам лучше молчать… Парадоксально, именно этот разрыв обеспечивает рост понимания. Потому что человек таким образом расширяет его границы, и люди все более понимают идущих впереди.

 

ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ. Сирано сочиняет оды у балкона, однако получается, что он рогоносец? Сам себе придумал… Но есть какое-то несоответствие в этих словах — Сирано не может быть рогоносцем? — может быть, мы понимаем это слово иначе, чем французы? Там человек проиграл тут — выиграет в доме напротив, и когда идет сцена у балкона, это ведь игра, веселая и легкая любовная игра, и в этом смысл любви: она обращает всю эту нелепую жизнь в веселую и высокую игру.

Поэтому он готов играть в ум и талант, если уж невозможно полное счастье — а кто же верит, что оно возможно? — да и уродство обрекает его на одиночество (то бишь творчество); рождается опасная схема, в которой важно любить, а не иметь успех, быть — а не изображать, что ты есть.

quisiera ser asi

10 ноября 2017

Показать статьи на
схожую тему:

Оглавление
  1. А.С. Пушкин. "Каменный гость"
  2. А.С. Пушкин. "Моцарт и Сальери"
  3. Альфред де Мюссе. "Андреа дель Сарто"
  4. Герхарт Гауптман. "Бедный Генрих"
  5. Морис Метерлинк. "Аглавена и Селизетта"
  6. Софокл. "Эдип-царь"
  7. Уильям Шекспир. "Гамлет"
  8. Эдмон Ростан. "Сирано"
  9. Эдуардо ди Филиппо. "Призраки"
  10. Еврипид. "Медея".
  11. Теннесси Уильямс. "Орфей спускается в ад"
  12. Дэвид Стори. "Дома"
  13. Ф. Шиллер. "Разбойники"
  14. Ф. Шиллер. "Валленштейн"
  15. Генрик Ибсен. "Дикая утка"
  16. Еврипид. «Ипполит»
  17. Уильям Шекспир. "Король Лир"
  18. Генрих Ибсен. «Улаф Лильекранс»
  19. Платон. Гиппий
  20. Жан Расин. "Британник"
  21. Мольер. "Тартюф"
  22. Иоганн Вольфганг Гёте. "Фауст"
  23. Пять Дон Жуанов
  24. Софокл. "Электра"
  25. Фридрих Шиллер. “Орлеанская дева”
  26. Эжен Ионеско. "Носорог"
  27. Эжен Ионеско. "Бред вдвоем"
  28. Еврипид. "Ифигения в Авлиде"
  29. Фридрих Шиллер. "Разбойники"
  30. Софокл. "Антигона"
  31. Байрон. "Манфред"
  32. Корнель. "Полиевкт"
  33. Шекспир. "Ромео и Джульетта"
  34. С. Кьеркегор о трагедии
  35. А. де Мюссе. “Лорензаччо”
  36. Александр Островский. Последняя жертва