ГлавнаяДраматиконТеатрБайрон. «Манфред»

Байрон. «Манфред»

1

Дерево знания не стало деревом жизни; это проблема Фауста: знание не делает человека счастливее, дарует ему силы вызывать духов, которые, однако, тоже не могут ему помочь, ибо владеют своим универсом, а в человеческом мире ничего не знают; он оказывается один в своем внутреннем могуществе, которого ни понять, ни разделить, ни использовать не может; это магическая и прекрасная картина, тут тяжесть, мучение, сила — эта застывшая фигура в галерее замка…

Они предлагают ему бессмертие или власть над стихиями, но не могут решить его внутренней тоски и разочарования, они бессмертны и не могут лечить человеческие духовные болезни.

 

Тогда он просит их предстать перед ним в телесной форме — обычная пустота и наивность человеческого познания, которое действует путем уподобления, — но у них нет формы, они бестелесны, и по его приказу седьмой дух обращается в прекрасную женщину.

Это муза, которая мучит поэта, вбирая все совершенные земные формы, и когда она исчезает, Манфред падает на пол галереи с криком: в ней для него сконцентрирован смысл бытия. Так мы отдаем неведомому самое дорогое, свою волю и чувства, потому что не находим вокруг себя смысла и цели, потому что наши чувства устали от привычного. Бесконечность тянет, влечет, зовет нас, и нет силы у эстетического разума противиться этому лукавому зову.

 

Теперь он утеряет покой, его мир наполнен духом, который не даст ему радоваться простой радостью,

Голос в воздухе звучит —
Радость легкая молчит,
И отнимет мрак ночной
Твой незыблемый покой,
Станешь солнце гнать вперед,
Станешь долго ждать восход…

В сердце горечь я нашла,
И улыбка стала ядом,
Убивать ты будешь взглядом…

В его душе она нашла яд, произошло проявление сущности, и это потрясающий образ. Мы интуитивно скрываем добро и зло, не проявляем себя такими, какие мы есть на самом деле (да и что такое “на самом деле”?) — теперь же горечь, раздражение, ненависть, тоска, яд презрения, как гарпии, вырываются на свободу, и Манфред сам “становится собственным адом”. Плоть будет мучиться этой “бесплотной цепью” — формула творчества.

 

Он оказывается в горах, среди сияющих вершин. Духи его покинули. Он осознает ту вечную истину, что “лекарство губит нас”, чем выше мы заходим в своем познании мистического мира духов, тем менее уверенно себя ощущаем, мы теряем то главное, в чем человек видит свое достоинство, — твердость духа и уверенность в себе, — и теперь он оторван от Земли. Мать Земля, я больше не могу любить твою красоту…

Странное чувство овладевает им на краю обрыва.

Почему я не лечу в эту пропасть?..

Жизнь в Манфреде так ненадежна — она подобна неверному язычку пламени в той духовной тьме, в которой он оказался. В огромном мире Духа он одинок. Он “могила собственной души”, его дух летает в универсе и не находит там “души родной”, не видит ни смысла, ни цели. Вселенским холодом веет от этих строк. Странная неземная музыка звучит, превращая вдруг день в ночь…

 

Манфред понимает, что такова природа человека: он дух и он прах одновременно, и эта основная дилемма обрекает его быть странником в обоих мирах, но какой же смысл в этом странничестве?! Какой смысл восторгаться красотой, если этот восторг влечет выше и выше, пока человек не оказывается в этой беззвездной пустоте!

Или, напротив, “смертность побеждает”, и он становится тем, что и “назвать не смеет сам себе”, и в таком состоянии он отказывается от истины, от красоты и становится обывателем, действительно прахом из праха…

Манфред призывает горы раздавить его: он не в силах вообразить грядущие годы тоски и беззвездности. Знание отняло у него жизнь, надежду, мучительно познание! Охотник отталкивает его от обрыва в тот миг, когда герой готов уже прыгнуть в пропасть.

Познание приближает нас к смерти — это известная истина, просто, Байрон выражает ее тут очень красиво. Дымятся горы, звучит музыка приближающейся бури… Два человека спорят о ценности жизни.

Манфред оказывается в домике охотника, но не надолго.

 

2

Он не может жить с людьми.

Явление ангела поразило его навсегда, Муза ведет поэта, и больше ничто не может иметь решающего смысла. Он снова вызывает ее… Зачем?

Лицо земли измучило меня,
И я ищу забвенья только в тайне…

Он с детства не смотрел на землю земными очами, не мог жить с людьми, их заботы были ему чужды вследствие власти, ему данной, духовной силы, в нем пробудившейся. Его мучение в этом “сверхчеловеческом” искусстве, которое переживет его, в нем его душа будет мучиться и сиять вечно.

 

Гамлетовское настроение усиливается: мы дети праха и боимся жить и боимся умереть… Наша жизнь бесплодна — в сущности, это утверждение бесплодности земной жизни, обычного существования есть апофеоз творчества, творческих сил, которые вызывают к жизни мир красоты и духа.

Но гибельное раздвоение неизбежно. Вся проблема тут именно в этой двойственности, когда человек остается “чадом праха” и не способен радоваться земной радостью, погруженный в мир высший. Главный мучительный вопрос звучит тут много раз: отчего я наделен такой сверхчеловеческой страшной силой, которая не может дать мне счастья? Не может разрешить главный вопрос о моей странной природе, успокоить меня в какой-либо сфере!

 

Он завидует спасительной слепоте обывателей, их земной мудрости и способности успокоиться в ничтожном, занять внимание мелочами, часто милыми и любимыми мелочами, а его дух осужден скитаться в высших сферах и уже не может — ему скучно вернуться назад. Есть ли смысл в этих скитаниях? Наверное, есть, кто-то должен идти впереди, исследуя границы нашего духа, однако это несладкое бремя…

 

Как завидуют такие люди, презирая, завидуют — тем, кого хранит спасительная растворенность в мелочах, умение не думать о главном, не видеть и не слышать мира высшего… Манфред размышляет о своей умершей любви, о том, где она теперь; возможно, принимает за него мучения — или, напротив, вкушает блаженство, по сравнению с которым его любовь ничтожна: мы ничего не знаем о главном, однако вернуться к земному нельзя. Теперь творец обречен пройти свой путь до конца, и он погружается в мир духов…

Судьба и Месть, духи и ведьмы с криками носятся вокруг горных вершин, все освещено голубым светом, и алым пламенем горят их крылья… Они приказывают всесильному магу Манфреду склонить колена перед небесным воинством, однако ничто на свете не способно заставить его затрепетать: он видел уже силы и он пережил самое худшее унижение — унижение от собственной гордыни, пустоту своего бытия, страшную разрушительную тоску гения.

Его страдания были “бессмертной природы”, и они дают ему право встать наравне с духами. Человеческое страдание и гений, человеческое творчество — высочайшая духовная вершина, и в нем оправдание бытия. Поэтому на земле (как увидим дальше, в финале) над поэтом нет иной власти, и на земле нет духовной власти, способной вобрать эту боль и долг… Эта сила не подчинена земным силам. Поэт стоит перед Богом и его Армадой. Он держит ответ за человечество.

И когда он умирает, звучит удар грома, земля сотрясается, и замок рассыпается в пыль, только обломки лежат на сцене… Так заканчивается трагедия “Манфред” — трагедия человеческого духовного могущества.

*

Поэт спускается из башни. Это случается так редко, что мы суетимся. Анжело зачем-то вытирает руки о штаны. Поэт живет почти в полном мраке и не выносит яркого света. Я гашу все большие лампы…

Он мрачен и молчалив, осматривает обломки и отворяет большое окно в глубине сцены. И мы слышим шум волн…

— Манфред умер…

— Да, как и ожидалось, — ответствует Анжело. — Он не ждал счастья. Не боролся за него… Действительно, умерла возлюбленная, но…

— Шут, — бросает поэт устало.

— Что?

— Я говорю, ты шут, мой милый… если умерла возлюбленная, уже не бывает никаких но. Это абсолютная величина. А за счастье нельзя бороться — это пошлость, не верь тем, кто скажет тебе, что они отвоевали счастье — просто, подняли на дороге украдкой, а потом объявили, что дрались, как львы. Счастье нельзя урвать когтями. Оно даруется.

— Ему не было даровано.

— Почему же… Вторая проблема в счастье: его надо уметь увидеть. Рассмотреть сквозь пыль. Он именно увидел, понял свое высшее предназначение и отбросил прочь все остальное. Его любовь стала целым миром духов, в котором он был титаном и магом, и его смерть более напоминает встречу… Несчастен титан, который не увидел своего дара, своей силы, всю жизнь ползал по земле, собирая крохи и вытаскивая из грязных нор человеческие убожества.

25 октября 2019
Оглавление
  1. А.С. Пушкин. "Каменный гость"
  2. А.С. Пушкин. "Моцарт и Сальери"
  3. Альфред де Мюссе. "Андреа дель Сарто"
  4. Герхарт Гауптман. "Бедный Генрих"
  5. Морис Метерлинк. "Аглавена и Селизетта"
  6. Софокл. "Эдип-царь"
  7. Уильям Шекспир. "Гамлет"
  8. Эдмон Ростан. "Сирано"
  9. Эдуардо ди Филиппо. "Призраки"
  10. Еврипид. "Медея".
  11. Теннесси Уильямс. "Орфей спускается в ад"
  12. Дэвид Стори. "Дома"
  13. Ф. Шиллер. "Разбойники"
  14. Ф. Шиллер. "Валленштейн"
  15. Генрик Ибсен. "Дикая утка"
  16. Еврипид. «Ипполит»
  17. Уильям Шекспир. "Король Лир"
  18. Генрих Ибсен. «Улаф Лильекранс»
  19. Платон. Гиппий
  20. Жан Расин. "Британник"
  21. Мольер. "Тартюф"
  22. Иоганн Вольфганг Гёте. "Фауст"
  23. Пять Дон Жуанов
  24. Софокл. "Электра"
  25. Фридрих Шиллер. “Орлеанская дева”
  26. Эжен Ионеско. "Носорог"
  27. Эжен Ионеско. "Бред вдвоем"
  28. Еврипид. "Ифигения в Авлиде"
  29. Фридрих Шиллер. "Разбойники"
  30. Софокл. "Антигона"
  31. Байрон. "Манфред"
  32. Корнель. "Полиевкт"
  33. Шекспир. "Ромео и Джульетта"
  34. С. Кьеркегор о трагедии
  35. А. де Мюссе. “Лорензаччо”
  36. Александр Островский. Последняя жертва