Байрон. «Манфред»
1
Дерево знания не стало деревом жизни; это проблема Фауста: знание не делает человека счастливее, дарует ему силы вызывать духов, которые, однако, тоже не могут ему помочь, ибо владеют своим универсом, а в человеческом мире ничего не знают; он оказывается один в своем внутреннем могуществе, которого ни понять, ни разделить, ни использовать не может; это магическая и прекрасная картина, тут тяжесть, мучение, сила — эта застывшая фигура в галерее замка…
Они предлагают ему бессмертие или власть над стихиями, но не могут решить его внутренней тоски и разочарования, они бессмертны и не могут лечить человеческие духовные болезни.
Тогда он просит их предстать перед ним в телесной форме — обычная пустота и наивность человеческого познания, которое действует путем уподобления, — но у них нет формы, они бестелесны, и по его приказу седьмой дух обращается в прекрасную женщину.
Это муза, которая мучит поэта, вбирая все совершенные земные формы, и когда она исчезает, Манфред падает на пол галереи с криком: в ней для него сконцентрирован смысл бытия. Так мы отдаем неведомому самое дорогое, свою волю и чувства, потому что не находим вокруг себя смысла и цели, потому что наши чувства устали от привычного. Бесконечность тянет, влечет, зовет нас, и нет силы у эстетического разума противиться этому лукавому зову.
Теперь он утеряет покой, его мир наполнен духом, который не даст ему радоваться простой радостью,
Голос в воздухе звучит —
Радость легкая молчит,
И отнимет мрак ночной
Твой незыблемый покой,
Станешь солнце гнать вперед,
Станешь долго ждать восход…
В сердце горечь я нашла,
И улыбка стала ядом,
Убивать ты будешь взглядом…
В его душе она нашла яд, произошло проявление сущности, и это потрясающий образ. Мы интуитивно скрываем добро и зло, не проявляем себя такими, какие мы есть на самом деле (да и что такое “на самом деле”?) — теперь же горечь, раздражение, ненависть, тоска, яд презрения, как гарпии, вырываются на свободу, и Манфред сам “становится собственным адом”. Плоть будет мучиться этой “бесплотной цепью” — формула творчества.
Он оказывается в горах, среди сияющих вершин. Духи его покинули. Он осознает ту вечную истину, что “лекарство губит нас”, чем выше мы заходим в своем познании мистического мира духов, тем менее уверенно себя ощущаем, мы теряем то главное, в чем человек видит свое достоинство, — твердость духа и уверенность в себе, — и теперь он оторван от Земли. Мать Земля, я больше не могу любить твою красоту…
Странное чувство овладевает им на краю обрыва.
Почему я не лечу в эту пропасть?..
Жизнь в Манфреде так ненадежна — она подобна неверному язычку пламени в той духовной тьме, в которой он оказался. В огромном мире Духа он одинок. Он “могила собственной души”, его дух летает в универсе и не находит там “души родной”, не видит ни смысла, ни цели. Вселенским холодом веет от этих строк. Странная неземная музыка звучит, превращая вдруг день в ночь…
Манфред понимает, что такова природа человека: он дух и он прах одновременно, и эта основная дилемма обрекает его быть странником в обоих мирах, но какой же смысл в этом странничестве?! Какой смысл восторгаться красотой, если этот восторг влечет выше и выше, пока человек не оказывается в этой беззвездной пустоте!
Или, напротив, “смертность побеждает”, и он становится тем, что и “назвать не смеет сам себе”, и в таком состоянии он отказывается от истины, от красоты и становится обывателем, действительно прахом из праха…
Манфред призывает горы раздавить его: он не в силах вообразить грядущие годы тоски и беззвездности. Знание отняло у него жизнь, надежду, мучительно познание! Охотник отталкивает его от обрыва в тот миг, когда герой готов уже прыгнуть в пропасть.
Познание приближает нас к смерти — это известная истина, просто, Байрон выражает ее тут очень красиво. Дымятся горы, звучит музыка приближающейся бури… Два человека спорят о ценности жизни.
Манфред оказывается в домике охотника, но не надолго.
2
Он не может жить с людьми.
Явление ангела поразило его навсегда, Муза ведет поэта, и больше ничто не может иметь решающего смысла. Он снова вызывает ее… Зачем?
Лицо земли измучило меня,
И я ищу забвенья только в тайне…
Он с детства не смотрел на землю земными очами, не мог жить с людьми, их заботы были ему чужды вследствие власти, ему данной, духовной силы, в нем пробудившейся. Его мучение в этом “сверхчеловеческом” искусстве, которое переживет его, в нем его душа будет мучиться и сиять вечно.
Гамлетовское настроение усиливается: мы дети праха и боимся жить и боимся умереть… Наша жизнь бесплодна — в сущности, это утверждение бесплодности земной жизни, обычного существования есть апофеоз творчества, творческих сил, которые вызывают к жизни мир красоты и духа.
Но гибельное раздвоение неизбежно. Вся проблема тут именно в этой двойственности, когда человек остается “чадом праха” и не способен радоваться земной радостью, погруженный в мир высший. Главный мучительный вопрос звучит тут много раз: отчего я наделен такой сверхчеловеческой страшной силой, которая не может дать мне счастья? Не может разрешить главный вопрос о моей странной природе, успокоить меня в какой-либо сфере!
Он завидует спасительной слепоте обывателей, их земной мудрости и способности успокоиться в ничтожном, занять внимание мелочами, часто милыми и любимыми мелочами, а его дух осужден скитаться в высших сферах и уже не может — ему скучно вернуться назад. Есть ли смысл в этих скитаниях? Наверное, есть, кто-то должен идти впереди, исследуя границы нашего духа, однако это несладкое бремя…
Как завидуют такие люди, презирая, завидуют — тем, кого хранит спасительная растворенность в мелочах, умение не думать о главном, не видеть и не слышать мира высшего… Манфред размышляет о своей умершей любви, о том, где она теперь; возможно, принимает за него мучения — или, напротив, вкушает блаженство, по сравнению с которым его любовь ничтожна: мы ничего не знаем о главном, однако вернуться к земному нельзя. Теперь творец обречен пройти свой путь до конца, и он погружается в мир духов…
Судьба и Месть, духи и ведьмы с криками носятся вокруг горных вершин, все освещено голубым светом, и алым пламенем горят их крылья… Они приказывают всесильному магу Манфреду склонить колена перед небесным воинством, однако ничто на свете не способно заставить его затрепетать: он видел уже силы и он пережил самое худшее унижение — унижение от собственной гордыни, пустоту своего бытия, страшную разрушительную тоску гения.
Его страдания были “бессмертной природы”, и они дают ему право встать наравне с духами. Человеческое страдание и гений, человеческое творчество — высочайшая духовная вершина, и в нем оправдание бытия. Поэтому на земле (как увидим дальше, в финале) над поэтом нет иной власти, и на земле нет духовной власти, способной вобрать эту боль и долг… Эта сила не подчинена земным силам. Поэт стоит перед Богом и его Армадой. Он держит ответ за человечество.
И когда он умирает, звучит удар грома, земля сотрясается, и замок рассыпается в пыль, только обломки лежат на сцене… Так заканчивается трагедия “Манфред” — трагедия человеческого духовного могущества.
*
Поэт спускается из башни. Это случается так редко, что мы суетимся. Анжело зачем-то вытирает руки о штаны. Поэт живет почти в полном мраке и не выносит яркого света. Я гашу все большие лампы…
Он мрачен и молчалив, осматривает обломки и отворяет большое окно в глубине сцены. И мы слышим шум волн…
— Манфред умер…
— Да, как и ожидалось, — ответствует Анжело. — Он не ждал счастья. Не боролся за него… Действительно, умерла возлюбленная, но…
— Шут, — бросает поэт устало.
— Что?
— Я говорю, ты шут, мой милый… если умерла возлюбленная, уже не бывает никаких но. Это абсолютная величина. А за счастье нельзя бороться — это пошлость, не верь тем, кто скажет тебе, что они отвоевали счастье — просто, подняли на дороге украдкой, а потом объявили, что дрались, как львы. Счастье нельзя урвать когтями. Оно даруется.
— Ему не было даровано.
— Почему же… Вторая проблема в счастье: его надо уметь увидеть. Рассмотреть сквозь пыль. Он именно увидел, понял свое высшее предназначение и отбросил прочь все остальное. Его любовь стала целым миром духов, в котором он был титаном и магом, и его смерть более напоминает встречу… Несчастен титан, который не увидел своего дара, своей силы, всю жизнь ползал по земле, собирая крохи и вытаскивая из грязных нор человеческие убожества.