А.С. Пушкин. «Каменный гость»
На сцене две статуи, слева и справа. Замок, в котором довольно изящно убрано, стол с едой и напитками… Герой сидит как бы без дела, но постепенно нарастает впечатление тюрьмы: отбросил книгу, пошел налево — назад… направо двинулся — снова назад. Сел и поиграл сонату…
Пока не понятно, где статуя, а где живой человек. Я освещаю статую Командора слева. Пауза…
Сцена у Лауры проходит быстро, он все время озирается на статую, словно не понимая, что она тут делает. Потом обходит ее — и замечает фигуру у ее ног. Он оторопел…
А зачем вообще Гуан приглашает Командора стать у дверей? Это просто шутка, но тогда выходит, что смельчак гибнет из-за пустой нелепости, а это слабо в сюжетном построении вещи… Какая-то плоская мораль следует: не задавайся…
У Мольера, Эльвира преследует Жуана, он отвергает ее: он не возвращается к прежнему, а пушкинский Гуан, напротив, сразу бросается к донне Анне — почему? неужели не понимает, что его ждет. Именно она привлекает «повесу». Это некий эксперимент, вызов судьбе и морали: он пробует на прочность их мещанскую мораль: эту скорбь, любовь, вдовью честь и пр. Поэтому он так подвижен… перебегает слева направо, увлекает ее, кружит — совершенно закружил голову…
Любви к ней у него нет — ведь после назначения свидания весело кидает Лепорелло, что она назначила ему встречу; и все же это траурное очарование донны Анны увлекает его неудержимо, да? Но это страшно рискованно! Может, именно поэтому? — и в ней он видит не очередной роман: Гуан в движении, в развитии… Ведь он устал от зла, а добра на своем пути не видит, и он хочет исправить ошибку, дать ей каплю настоящей ласки?..
Он гордо поднимает голову и отпихивает Лепорелло, который продолжает по-бабьи что-то лепетать хозяину. Он решает судьбы человеческие, он сделает ее счастливой, и никто не в силах помешать ему. Любовь вершит судьбу. Бог есть любовь, значит, кому же и быть богом как не ему, Гуану! иначе как бросить вызов той морали, которая установила эти догмы.
И вот он открывает ей свое имя — нет, не ползает на коленях, а гордо, совершенно спокойно “умоляет” — зная, что отказа не будет…
Как мало любви в их мире — как они голодны! — готовы поверить во что угодно… и она в его власти. Она кружится, хмелея от первой ласки… и тут гром шагов.
Зачем звать командора?
Гуан желает пойти до конца, доказать свое право даже на убийство, на совращение вдовы, право попрать любой гражданский или священный союз между людьми — по сути, тут бунт во имя абсолютной свободы, без которой нет высшей любви; свободы, которой и кладет предел Статуя. Он с маху упирается в тяжесть этого взгляда, тяжелая музыка пригвождает его к полу… Камень убивает человека.
— Любить впервые…
Он снова говорит, что впервые любит — это ложь? Не совсем, но любит, возможно, не ее, а ту немыслимую новую свободу, которую он искал и в Испании, и за границей, и казалось, находил, и потом искал ее у Лауры, однако там она оказалась вполне проста и бесплодна. Но он видит путь.
И путь ведет его теперь до конца. Этот путь лежит только через донну Анну, через чистоту и верность, которых он не знал всю жизнь, гоняясь за призраками, ибо только тут залог преодоления земного тяготения, воплощения в свободе — а не укрывательства в ней, как с Лаурой, — именно поэтому путь следует пройти до конца, и он приглашает Статую на ужин. Все, страха больше нет.
В сущности, неважно, что произойдет после победы над донной Анной — смерть естественно венчает его путь. Путь пройден до конца.
Но зачем же сообщать ей, что он убил мужа — что за садистическое наслаждение! Можно было утаить… Нельзя. Почему? Я брожу по темной галерее и пытаюсь понять его… Он не мог утаить. Он вышел на такую высоту, где говорят правду — и пан или пропал. Все или ничего. Победы не нужны ему, он владеет целым миром. И нужна последняя капля, последний шаг, чтобы взойти на вершину.
Тут бездны сходятся… тут мир рушится, убогий земной мир, в котором вечно — что греха таить — кровь за кровь и око за око, а тут новый свет, новая свобода — свобода снова! — потому что любовь побеждает ревность и месть, все земные пороки и торжествует…
“На совести усталой много зла…”
И все зло искупится одной этой любовью — вот чистота, вот святость, и смерть не может остановить ее, и клятва не может — она всесильна — разве не высшая точка восхождения, разве нет сублимации! Именно любит добродетель не в ней — впервые увидел, как добродетель победила сама себя, увидел духовную силу ее любви… Тут что-то личное. Тут девочка, которая встретила демона, и не отвернулась — и пр. Он ликует! Гимн гремит над залом!
И тут является командор… Они бьют влет.
Однако на самом деле этой свободы человек не выдерживает. «Каменная десница» — она, безусловно, отличается диаметрально от Божьей руки, символизируя не небесный суд, а именно каменную мораль толпы, мир сей, — он гудит за сценой, волнуется, это уже походе на митинг, со стен лезут рожи, — который не выпустит душу, не освободит человека — так вот, каменная эта десница убивает его, потому что смертный человек не в силах преодолеть последней преграды…
Он тяжело падает на каменный пол, статуя исчезает в темноте. Пауза…
и тут он оживает!