Софокл. «Эдип-царь»
И вот, Эдип ищет выход из лабиринта. Он уже говорит свои первые монологи, однако что-то не клеится, нестыковка, они говорят вразнобой, потому что есть некая трещина, тайна, и он должен ее разрешить. Он должен узнать кто он.
Он натыкается то на жену, то на старика, он прижимает несчастного старика к стене и кричит, выпытывая страшную правду — идет расследование, бегут писцы, работают следователи — даже слова хора расследуются на предмет происхождения царя, инригующий вопрос, если вдуматься…
ХОР
Верить нет сил, нет сил — отрицать
Трудно решить; что же сказать…
Вот они застыли в ужасе перед Неведомым, что грядет и сразу разрушит государство, мир, семьи; человек придавлен этим жутким Роком,
Беспощадны Керы!
Общее молчание на сцене. И среди молчащих статуй мечется человек, который желает знать, кто он и откуда, кто его предки, — это мыслитель, который возжелал разрушить печать молчания богов, узнать правду о своей природе, расковать звенья запретной цепи…
И это приводит к вере, потому что «неверный род людей» смертью умрет, они не боги, и в бедах и испытаниях человек неизменно обращается к небу, иначе падает, сраженный гордыней, которая ни в чем не знает меры и ослепляет царя, и он
К вершине счастия взойдя, стремглав
Вдруг в пропасть роковую низвергается.
Есть тайная связь между нашей гордыней — тем, как мы забываем богов, — и тем, как они забывают нас. Никакая мудрость не в помощь, если «забывается божье» — и скорее права несчастная супруга Эдипа (и мать его!) Иокаста, когда говорит мрачно,
Всем надо наудачу жить, как может кто
потому что лукавить с судьбой бессмысленно, страшные, роковые силы действуют против гордеца, который отринул мир духа и своей волей решил доказать свое совершенство.
ЭДИП. А я сын счастья, мне добро дарившего,
И не боюсь ничем быть обесчещенным…
Хор отвечает после раскрытия страшной тайны,
Люди смертные! Вы — ничто.
Люди, устами хора, верят в героя, выдвигают его как пример, как эталон своей природы. Он через героя «вздохнул свободно»
И через тебя мрак покрыл мне очи.
Открывается второй план, ибо герой смотрит и действует лично, он берет ответственность на себя, его же трагедия есть трагедия всех… Хор распадается, собирается, закрывает в ужасе лицо, ждет страшной вести, рыдает…
Это простая пьеса. Ее величие в этой простоте — так проста разрывающаяся граната! — и на миг мы замираем, ощутив себя игрушками рока и поняв навсегда невозможность свободы и чистоты — и когда мы переживаем трагедию и жуткий крик слепого Эдипа стоит в наших ушах, светлый катарсис освящает нашу душу.
Потому что наша природа беспредельна, и трагедия — выявление беспредельности, проекция человека в Вечность, мелькнувший средь тьмы мира лик божества…
*
Маэстро заканчивает репетицию хора и слушает вопрос одной девушки с ясными глазками о христианстве и варварстве…
— Да все верно, — говорит он, морща широкий лоб, — и все неверно.. Так бывает, милая. Эдип — варвар, как и все его окружающие, как и боги… Понимаете, тут я должен остановиться, боги есть боги… Христианские подвижники уважают греческих богов. Да, именно так. Почему?- задал я простой вопрос. Вроде бы, между ними должна была стоять стена. Но стены нет. Это мир духа, и духовный человек содержит в себе все эпохи взрастания человеческой духовности, а презрение и отвержение ничего не дает. Презирает профан. Презирать легко.
Мне тоже раньше казалось, что тут действует простецкий закон отрицания отрицания, но диалектика в мире духа неуместна, тут идет напластование, восхождение по ступеням, и, наверное, трагедия лежит на нижних ступенях — там шла непримиримая и яростная борьба человека за дух, вокруг него был мир мрака, и прежде чем с легким презрением отметать терзания греков, вообразите эту силу духа и ясность ума, этот порыв праведника… Может пригодиться и сегодня.
Я бреду по галерее выше, выше… эта винтовая лестница ведет к моей каморке, где меня ни в коем случае нельзя тревожить… У меня в ушах звенит крик хора, повторяющийся, уносящийся в черное небо сцены:
— Люди! Вы ничто!
Неплохо иногда ощутить себя — никем, ничем, нестись в пространстве горсткой пепла…
Я ощутил себя ничем
сегодня рано на рассвете
в какой-то миг не смог понять,
где я и в чем мое отличье
от снега, неба и реки
оцепеневший, неживой
лежал и слышал утра звуки,
твой вздох, взлетевший серебристой
прозрачной птицей, и вопрос —
тот, на который нет ответа
и он летает во Вселенной,
как атом смысла вопреки
холодной ночи мирозданья.