Вера Хитилова. Изгнанные из рая

…во-первых, надо обнажиться, чтобы хоть что-то понять – вернуться к исконным мифам и состояниям, потому что в современном виде, в нашем смутном сознании мы ничего не понимаем ни в себе, ни в других

принять Адама и Еву в себя, ощутить себя в их роли; понять апокалипсическое состояние; жить высокими идеями, громадными замыслами, которые совершенно не осуществимы тут, на берегу этой мутной речки

и потому изгнанные из рая все: и люди искусства, обреченные теперь тут имитировать, разыгрывать радость и любовь, и сияние, и величие, и несчастные прочие, которые даже не ощущают утери первородства – пушечное мясо кино;

наши страсти и измены, слабости и глупые посягательства, грехи – все это тут и все это неизбежно, и не следует думать о них и отчаиваться; обнаженные, утерявшие рай – мы, потому что нет тайн, мы давно поняли, как мы все мелки и пошлы и нет исхода из этого круга лжи

в клубке жирных потных тел совсем потеряется надежда, и потому даже до конца обнаженные, «обезьяны», мы все же не теряем ее, все же стремимся найти каплю симпатии и смысла, что особенно жалко в этих людишках, тонущих в мутном потоке, в нелепом эксгибиционизме:

его смысл в том, что обнажается последнее, выставляется напоказ все – нет тайн, нет интимного, больше неоткуда черпать надежды и иллюзии; люди стали сырьем, материалом для лепки мифов

но мы слишком, наверное, одержимы этими мелкими страстями и заботами, и потому не складывается искусства – не складывается великого сюжета, мелкие неурядицы и случайности, ревность и глупая страстишка мешают; искусство и обыденная жизнь идут бок о бок, мутный коктейль, и не получается на ходу слепить сюжет –

обезьяны повторяют сцены и слова, не чувствуя их смысла, и даже раздень их донага, нет больше тайн, все равно нет и смысла – в них нет ни капли смысла, вот в чем трагедия

режиссер планирует трагедии, смерть и любовь, и потная толпа выполняет его указания, давно лукаво поняв, что все это только выдумка бессильного мастера, отчаявшегося отыскать в собственной жизни хоть гран смысла

но художник – это тот, кто мыслит весомыми категориями, это масштаб, это победа над мелочностью и пошлостью окружающей жизни, ее условностями и табу; это погружение вполне в стихию абсурда – и в плоть бытия, физически, вполне

это ощущается за кадром, за неурядицами и нелепостями съемок, когда ничего не получается и все срывается, однако в финале грядет Фильм, как слепок совершенного бытия, как реализация идеи, как приближение к исконному –

ей нужно ощущение фильма, процесс – а не сам фильм, самого фильма не выходит, и надо трезво в этом признаться; однако неудача содержит тот тонкий комизм, те внезапности и абсурд, искры нежности и влечения, попытки вырваться из суеты и склоки, ту жизнь, которую, пожалуй, не отражал никогда ни один фильм

тела-тела-плоть-лоснящиеся задницы-болтающиеся сиськи – вот материал, из которого нам приходится делать искусство, и так нелепо и жалко выглядят в этой груде тел, среди копошащихся «обезьян» — идеи и замыслы, рай и Ева… все равно не перебить этой горы мяса, жирной бабьей сиськи

к тому же, тема героини, которая отдает все, чтобы воссиять на экране (а ее уже спешит сменить другая) – и жены режиссера, которой уже нечего отдать: то есть, это искусство, эта иллюзия высасывает все из нас, оставляя голыми по сути (все голые)

(заметим, что его семья глупо болтается по пляжу с нелепыми претензиями, престарелая прима все время в новых платьях и с прежними истериками)

кстати, на фоне этого пляжа, этой великой иллюзии, обыденная жизнь и жена не звучат, увы, ведь он сам уже раб иллюзии и не может жить обыденными категориями, какими бы смешными и порочными ни казались его взгляды и дела

тема изгнания из рая, который мы теперь пытаемся восстановить в своем сознании (смысл искусства), хороша тем, что тут не может быть удачи, свершения – и она подчеркивает это в каждом кадре – но надо пытаться, потому что в этом смысл нашего бытия и творчества

и потому творчество всегда – мистификация: приходится играть с обывателем, ведь он не в силах воистину возвыситься до Идеи — и еще одна важная мысль: мы спокойны, потому что совершенно готовы к любому апокалипсису…

это не мой фильм, потому что в нем довлеет обыденность, мы присутствуем при съемке, нет чуда, неожиданности, в обыденном течении времени банальные всплески, банальные лица; он перегружен плотью, которая физически давит, отвращая от эстетики – тело не снято красиво, напротив, даже юное девичье тело дается мельком – своровано

нет и самого эксгибиционизма, весьма интересного психологического явления, полного трагической эротики; наверное, так всегда бывает в острых и новых сюжетах: что-то явно теряется, и тут утеряно слишком многое – и маловато кино, световые эффекты нарочиты, находок мало, банальных кадров и сцен слишком много – все это давит количеством ординарности, которое перебивает качество идеи

но в этом свой смысл

когда он шепчет: «Обезьяны ждут…» — это и значит, что нет иного материала, и художник вынужден лепить из земных, обычных средств, а потому и не может выйти божественного искусства, великой идеи – она остается в нем и не будет, и не может быть передана другим

потому и прогоняет все стадо в финале фильма, потому что смысл в одиночестве перед Космосом, это вечное противостояние дара и Бога, а не творческий отчет перед стадом обезьян; а дар не может воплотиться, и принимать это следует спокойно (не бежать сразу разводиться с женой)

жизнь художника и сам процесс творчества для них остаются загадкой, они все время попадают в ловушки очередной мистификации, в этом самая суть творческого отношения к жизни, в которой для мастера нет ничего безусловного и абсолютного, ни одного факта, строго говоря –