Нам надо не живописать мифы – нам надо научиться понимать их. Потому что нынешний человек только внешне все знает и является «венцом творения»; все его достижения каким-то парадоксальным образом обедняют его и лишают уверенности – так словно вся эта масса знаний требует некой новой цельности и глубины миропознания, которых у него нет.
Вечные новые круги все той же библейской истории… и поэтому вместо того чтобы давать силы – она их отнимает и лишает последней уверенности….
И ему неоткуда взять эти силы. Его психология лишь фиксирует тупики, социология открыла смерть социума, а философия остановилась на том, что даровала ему свободу: человеческое знание сегодняшнего дня отягчено так наз. «научными авторитетами», которые вам шагу ступить не дадут; они надежно заперли все двери, ведущие к истине.
Но есть миф – вечный миф, который не подчиняется модам и научным теориям, но таит в себе сгусток правды, вне времени (а потому оживающий в любую эпоху) и вне пространства ( потому одинаково значимый в любой точке мира) – не мертвая память эпохи, а настоящий живой миф о человеке и его боге.
Я не понимаю книги Юнгера, в которой он живописует прогулки Пана или Горы Олимпа и восседающего там Зевса: никакого Пана никогда не было в физической реальности, это лишь фантазия ученого; а горы Олимпа не вызвали у меня почти никаких ощущений в сравнении с самими мифами о них.
Есть только миф, и он многозначен и вечен, и я реконструирую его – в виде философии или шутки, драмы или комедии, я выживаю из него содержание, расписываю стены, лица, придумываю сценки, диалоги и конфликты – миф оживает, и я живу в нем, и выверяю по нему себя, свою философию, веру, чувство юмора и надежду.
Это молекулы великой культуры, тот культурный планктон, семя, чья сила взращивает мою духовную силу, воспитывает душу и наполняет ее чувствами и эмоциями, освящает ее ощущения и предчувствия, волшебная тайна угасших культур… Так я вхожу в миф, вживаюсь в него, и он становится снова живым.