РоссияТайная РоссияИдеи

Никто не смог преодолеть эту пропасть между личностью и общиной, соединить их, создать то, что можно было бы с полным основанием назвать: народ. И поэтому у нас так воспевалась общность, что на самом деле ее не было

Такая абсолютная власть заставляет меня презирать ее - и повиноваться; издеваться - и тайно уповать; ненавидеть - и любить. У нас в России раскол всегда глубок, а бунт поверхностен...

Позабыли все, что пути и дороги к этому светлому будущему скрыты именно в этом темном и запутанном настоящем, которого никто не хочет узнавать...

Смысл не в том, какой порядок тут и теперь, кто правит кем, и проч. - смысл в нем самом, в том, что человек ощущает себя не слепой частицей в броуновском движении сомнительной российской "цивилизации", но существом высшего порядка, пронизанным смыслом, горящим тем высшим пламенем, которого ни спутать нельзя, ни забыть.

Вся драма русского интеллигента в неверии в зов, убежденности в непобедимости варварства: он рассматривает эту мрачную стихию как данность, как само русское бытие, а не основу, не материал...

Тут шаг вперед после Достоевского, тут человек как бы признает мир ложью, оболочкой, царством сатаны - мелкого и ничтожного беса, на которого и обращать внимание не стоит, как, впрочем, и на легионы бесов, бесенят и проч. тварей, им порождаемых... Этот мир как ложь человек проплывает ради частицы смысла

Соловьев утверждает действительность "сверхчеловеческого добра", которое питает человечество, а Достоевский кричит и проклинает, призывает прорваться сквозь мрак и ложь, и, наверное, это две великие идеи той тайной России, о которой мы тут размышляем

Все герои Толстого тяготеют к тому, чтобы непременно отыскать гармонию тут, на земле, в реальности, иначе их метания безысходны; герои Достоевского слишком чувствуют, что "здесь и сейчас" нет успокоения, нет решения задачи. Они кончают на каторге, в пароксизме порыва к истине, к бытию...

Мы недавно почувствовали, как страшно наше счастье. Смерть, и все кончено...

Ницше объявил искренность палачом морали - это прямо о Толстом, который никак не мог признать эту изолганность и испорченность сутью человечества, написавшего на своем знамени великие христианские истины.

Каждая точка зрения тотчас становится резкой, крайней, словно люди понимают, что в этой стране все решается только в противоречиях, в конфликте и спешат занять крайнюю позицию, словно - в противовес нормальной мировой практике, - она самая плодотворная.

Понять метафизическую природу бунта, его абсолютную неизбежность для мыслящего человека - значит освободить человека от мучительного сознания своей обездоленности и неполноценности.

Вся наша культура в лучших ее образцах пронизана этой эсхатологической напряженностью, этим ожиданием, которое, как натянутая струна, и в рахманиновских симфониях, и в картинах Васильева, где на вас надвигается эта туча, и вы не ведаете, гроза ли это или просто конец света...